Дарья Корнилова

Я знаю, что есть люди, которые могли бы пролить свет на то, что происходило. Эти люди боятся. В частности, это Романовский – это ключевая фигура. Это журналист пригожинского ФАН, который дал группе журналистов некий контакт некоего несуществующего в реальности якобы голландца, работающего в ООН, по имени Мартин, который оказался, конечно, каким-то действующим офицером ФСБ, который на английском языке заманил журналистов именно в эту точку, где их ждала засада, которая была подготовлена. Интересно, что Романовский за три месяца до этого этим путем ездил. Он прошел с караваном оружия из Южного Судана. Они раздавали его этим племенам, якобы живущим на очень опасной территории, и они проехали по этой дороге в обратном направлении. Они проезжали то место, где были убиты журналисты. Когда Романовский разговаривал с журналистами – с Орханом он, кстати, никогда не встречался, – он утаил, что он был в ЦАР. Он мог дать каких угодно людей, которые помогали бы этой группе, а не какого-то непонятного голландца Мартина, которого он даже фамилию не знал. Так что Романовский много знает и много мог бы рассказать, но он боится или служит, я уж не знаю. Ну и, наконец, куча народу, пригожинского народу, который обеспечивает на разных континентах работу прикрытия пригожинских структур. Там очень много пиарщиков, каких-то переводчиков, каких-то людей очень темных профессий – это варево кишит, булькает. Мы знаем, о чем они переписывались в день убийства, после убийства – как они будут всюду раскидывать ложные версии убийства. Эти люди очень много знают и тоже могли бы рассказать. И, наконец, работники МИДа. Была опубликована переписка МИДовских работников. Надо сказать, что интересно, как в этом случае Мария Захарова поступила. Она сказала, что да, это настоящая переписка. – Что ей двигало? – Мария Захарова для меня закрытая тумбочка. Я не понимаю ее мотивов. Я верю в то, что есть такие события, которые даже самые черствые, самые закостенелые пропащие души могут настолько потрясти, что вдруг ее это тоже потрясло. Когда вывозили тела и все гробы вот эти обеспечил Ходорковский, потому что у МИДа не было денег и у посольства не было денег, я думаю, что Мария Захарова, которая, конечно, опытный спецслужбист во всех смыслах, даже ее потрясло, что свидетельство о смерти Орхана было якобы утеряно по дороге из ЦАР. Самолет летел через Париж. И надо отдать должное, многие чиновники на разных уровнях, видимо, что-то такое испытали, что мы чувствовали поддержку на разных поворотах этой чудовищной истории. Это реалистическая была поддержка с возможностью похоронить Орхана, потому что без свидетельства о смерти нельзя хоронить. Так что я знаю, что рано или поздно люди начинают говорить, и я советую людям говорить раньше. #орханджемаль #убийствовцар #убийствожурналистов

И затем произошло очень много таких чудесных событий, потому что МИД отказался вывозить Орхана. Вообще российская сторона отказалась, но Арам сказал: «Найдите самолет, я заплачу». И наши друзья в Австрии нашли самолет. Прислали медицинский самолет. Ему не разрешили сесть – небо было закрыто в Ливии. Он сел в Тунисе. И Орхана вывезли через границу, привезли в Австрию, там лечили. Это все оплатил Арам. Это большие деньги, серьезные деньги. Человек вот так вот, по-кавказски, по-пацански – он сам из Дербента, Габрелянов – сделал все, что должно было, и потом он оплачивал лечение Орхана в Москве. Но, конечно, когда Орхану многие друзья говорили, что ты должен просто подготовить себя, что ты три года будешь с этой ногой, ты не сможешь ездить, Орхан не поверил. Это уложилось ровно в три года, и в 2014 году он стал немножко ходить на костылях, потом с палочкой, потом уже без палочки. И только в 2015 году он снова вернулся в журналистский строй. И снова у него начался потрясающий, просто невероятный взлет профессиональный. И это очень многие отмечали. Надо сказать, что, конечно, смерть Гейдара Джемаля, его отца, в декабре 2016 года стала гигантским ударом для Орхана. Понятно психическое сыновнее потрясение, но Гейдар для всех людей был не просто старшим товарищем. Он был для Орхана не просто отцом. Это был человек, с которым у Орхана был живейший постоянный диалог, постоянное общение. По сути, это был командир. И мне кажется, что к концу весны 2017 года Орхан понял, что он очень не хотел исполнять вот эту роль, которую он называл: «Я не хочу быть сыном Высоцкого». Орхан никогда не претендовал на ту роль глубокого осмысления, философского осмысления, теологического, которую исполнял Гейдар, но знамя, которое держал Гейдар, Орхан поднял и держал до конца. – Стремление быть в горячих точках – отчего это в человеке? Можно же жить спокойной жизнью, быть хорошим журналистом и не стремиться попасть в горячие точки. – Я сама военный журналист. Я смогу плохо объяснить. Если вы один раз попадаете туда, дальше у вас внутри как бы работает механизм, либо вы понимаете потрясающее все то, что вы можете увидеть, найти, описать и передать другим людям, либо вы просто боитесь этого. Орхан был создан для военной журналистики. Я была с ним в очень многих местах. Я категорически отрицаю, что Орхан был лишен чувства самосохранения. Более того, Орхан, когда он был с кем-то, кто-то от него зависел, он даже не утраивал эту опеку о сохранности этих людей. Он очень внимательно к этому относился. Он никогда не шел на какой-то глупый риск, на какую-то браваду. У Лермонтова прекрасно это описано, кстати. Печорин в «Герое нашего времени» говорит о двух видах храбрости. И Печорин представляет одну, а его визави, который больше похож на самого Лермонтова, представляет совершенно другую, излишне показушную храбрость. Орхан был совершенно этого лишен. Я много раз проходила с ним недружественные посты, я видела, как он разговаривает, как Орхан располагает к себе, как он вообще устраняет всякий конфликт. Орхан никогда не шел на конфликт в ситуации, когда этого не требовалось. Он даже в тех случаях, когда ситуация доходила до того, что Орхан был вынужден, допустим, дать пощечину, он трижды предупреждал и просил человека извиниться.

– Надежда, я знаю, что вы были очень дружны с Орханом Джемалем, могли бы рассказать о нем, историю вашей дружбы и сотрудничества? – Я знакома с Орханом двадцать лет. И все эти годы он потрясающе совершенно рос, изменялся, вошел очень круто в профессию, поскольку он по образованию никакого отношения к журналистике не имеет, он геолог, причем практиковавший геолог с большой историей. Это было просто феноменально, как мощно Орхан в эту профессию вошел. Немножко работал в журналистике в 90-е годы, но это программа «Здоровье», телевидение постсоветское. Он что-то писал в какие-то газеты, «Вечернюю Москву» под разными очень смешными псевдонимами, немножко работал в «Независимой газете». А вот такая серьезная его работа началась с «Новой газеты». Он пришел туда в 2002 году, и это было уже такое очень мощное вхождение. Он был очень дружен с Анной Степановной. Они буквально нашли друг друга. И Анна Степановна очень доверяла Орхану. Она очень много просила его ей помогать. Это был такой слаженный механизм работы. Не буду даже говорить, в каких регионах. Орхан очень тепло, с большой нежностью к ней относился и на ее смерть отозвался таким очень героическим текстом, который назывался «Жила как солдат и умерла как солдат». И затем у Орхана были просто такие годы расцвета, когда он работал в «Русском Newsweek», потрясающие его репортажи с разных очень точек. Он был на революции в Непале. В отпуск поехал в Африку, в Сомали, куда его не отпустили в командировку. И там он прекрасно повел отпуск в тюрьме – поскольку его сразу арестовали, расстелили красную дорожку и препроводили в тюрьму, – и написал один из лучших репортажей из этой тюрьмы. И дальше так получалось, что он только рос. Он рос во всех смыслах. После «Русского Newsweek» он пришел работать на «Дождь». Это был очень молодой канал – там были просто дети. Хотя очень многих журналистов туда привел Орхан, они пришли вслед за ним. Он их знал и по «Новой газете», и по другим местам. Но все-таки это была такая песочница. Он для них немножко поработал, и он потом всегда с ними был в контакте, он был в числе любимейших гостей. Его очень любила Наташа Синдеева. Я знаю, как она восприняла все эти события в Африке, близко к сердцу, очень трагично. Потом его позвали в «Известия». Причем позвал его туда работать ныне совершенно одиозный человек Арам Габрелянов, который удивительным образом, зная позицию Орхана и по Карабаху, и по Азербайджану, и по всей кавказской тематике, его уважал и перед ним, можно сказать, испытывал восторг. Потому что Орхан, конечно, это человек, который мог вообще успокоить любое море, любое беснование и любое негодование и расположить к себе самых, казалось бы, нерасполагаемых людей. В августе 2011 года Орхан был ранен в Ливии. Он шел как журналист вместе с повстанцами. Орхан был очень осторожный, но рисковый журналист, как все люди с фотоаппаратом. Когда пишущий журналист – это одно. Когда у вас в руках фотоаппарат, вас тянет. Как Роберт Капа, он считал, что, если ты не подошел к объекту близко, твоя фотография не получилась. Орхан вообще сделал это своим лозунгом. Он хотел быть в центре этого боя, и последняя его фотография из этого места, потрясающая совершенно. Она есть, эта фотография. Мальчик совершенно юный, повстанец ливийский, он стреляет, но он испытывает страх, и он отвернулся. Он стреляет из автомата и смотрит в другую сторону, зажмурив глаза даже. Потрясающий кадр. Орхан был очень серьезно ранен. Его буквально спасли, спасли ему ногу, потому что уже прошло очень много времени. Там был потрясающий хирург, очень молодой египетский врач, который сшил ему все нервы.

Я свидетель того, что за Орханом велась слежка в Москве. И она велась задолго до того, как он заинтересовался темой ЧВК и вообще публично стал ее озвучивать после известного эпизода в феврале 2018 года, когда в Дейр-эз-Зоре в Сирии было убито по разным данным от шести до шестисот российских наемников и работавших с ними наемников сирийских и каких-то еще. Я просто свидетель. Более того, у меня есть еще два человека, которые не журналисты, которые профессионально предупреждали Орхана, что за ним ведется слежка. И задолго до всего этого они эту слежку заметили, рассказали Орхану. И эта слежка не могла быть организована никакими структурами Пригожина, никакими чевэкашниками. Потому что стоит напомнить, что Орхан был одним из тех, кто раньше всех ставил вопрос о том, что вы наплодили здесь этих чевэкашников, они у вас вне закона. Это же ваша власть, легализуйте их. Они легализованы в целом ряде стран. Легализуйте их, что вы их держите, как рабов. Они у вас умирают, вы даже гробы, как из Афганистана не присылаете, там где-то закапываете, как собак. И Орхан не был таким непримиримым противником. Да это были люди, которые воевали на стороне его врагов, но Орхан, как никто из журналистов, понимал логику войны. И он считал, что любой человек, даже если он на стороне врага, все-таки заслуживает того, чтобы с ним обращались не как с собакой, не как с номерным скотом. Поэтому идея о том, что троих журналистов просто по беспределу убили по приказу Пригожина, это не моя идея, я с ней не согласна. Я публично это обсуждала, и я публично возражаю против этого. Другое дело, что у нас нет таких прямых доказательств. Известны фамилии людей, которые ответственны за такие казни и устранения в ФСБ. Эти люди не действуют без одобрения высшей российской власти. – Как вы думаете, что можно делать для того, чтобы эти смерти не прошли зря, для того, чтобы они задали вектор большей человечности, большего обращения внимания на то, что действительно важно, а не на то, что является шелухой? Почтить их память какими-то реальными действиями. – Я никогда не думала о том, чтобы почтить память. Вот Пригожин, например, в своей такой уголовной манере – он же тролль, он троллит, он понимает, какому количеству людей больно, и он просто троллит, – он сказал, что они поставят памятник на месте гибели журналистов в ЦАР, в предместье Сибю. Я не чувствую какого-то забвения, какой-то потери памяти. Вокруг меня все полно разговорами, обсуждениями, расследованиями. Расследования ведутся. Мы знаем очень много, что вышло за пределы уже «Досье». И я очень благодарна тем журналистам, которые держат руку на пульсе. Хорошие журналисты, они пишут эту историю, и в том числе, которые расследовали это чудовищное убийство. Они пишут важнейшую часть истории, которая по прошествии времени станет абсолютным достоянием гласности. О ней все смогут узнать. К счастью, когда мы умираем, мы все узнаем, что мы хотим узнать. Что касается таких конкретных действий, мне просто понятно, что необходимо постараться успеть сделать. Потому что есть высокопоставленные офицеры, мы знаем их фамилии, которые присутствовали в ЦАР. Они специально приехали. Как только стало известно, что журналистская группа получила визы и купила билеты, они приехали в ЦАР. Мы заем этих людей. Я знаю, что очень многие чевэкашники всерьез думают о том, что это бросило тень вообще на их институт. Очень многие чевэкашники знали Орхана. Ко мне приходили люди, их месседж был в том, что «ты пойми, мы не могли это сделать, это не могли сделать наши, просто мы так не убиваем».

Орхан был мусульманином, он вел себя согласно этике мусульманина, и он всегда понимал свое поведение именно как мусульманский этикет. Поэтому вот эти идеи о том, что Орхан был какой-то безбашенный, что он поехал в поисках легкого заработка… Мы обсуждали все эти планы, и пока была Сирия, первый план был поехать в Сирию с той же примерно задачей. Я была в ужасе. Я выстроила целую систему тайных ходов и планов, как сделать так, чтобы Орхан туда не попал. Я хороший конспиратор, я умею такие вещи делать. И когда Орхан пришел и сказал: «Слушай, тут вообще ЦАР», – мы много с ним об этом разговаривали. При слове «Африка» меня охватывала скука. Орхан обожал Африку, он ее знал, он ездил туда в отпуск, он ездил туда с сыном, он возил туда своих знакомых. Он любую возможность использовал, чтобы попасть в эту Африку. Он ее очень хорошо чувствовал и понимал, и для него, конечно, ЦАР – было просто интересно. Другое дело, что его интуиция его не обманула. В последние дни что-то было, что подсказывало ему, потому что он никогда так не прощался с нами всеми, с каждым в отдельности. И когда я допытывала Орхана, чтобы он поделился со мною впечатлениями, самая емкая фраза, которую он оттуда прислал: «Ничего здесь нет, кроме русских чевэкашников и малярии». Как будто он знал. Как будто он предчувствовал. Многим людям дано это предчувствие. И, конечно, сейчас много раз, тысячу раз с друзьями, с коллегами, возвращаясь к этой теме, ты понимаешь, что есть какой-то отрезок, который тебе просто предначертан. Ты все сделал, чтобы с него свернуть, но вот так. – По поводу событий в ЦАР, то, что там произошло, как вы оцениваете последующие расследования, разные версии – официальные, неофициальное? – Никакой официальной версии расследования нет. Никакого расследования Следственный комитет не ведет. Следственный комитет и аффилированные с ним структуры занимаются тем, включая Путина, что просто покрывают это убийство. Они скрывают улики, они поспособствовали тому, что в ЦАР была сожжена одежда, которая была на журналистах, когда их убили. Любому криминальному журналисту понятно, что это одна из крупнейших, главнейших, важнейших улик. Я удовлетворена, я очень благодарна за то кропотливое расследование группы «Досье», которое выложили. Это расследование доступно и на русском, и на английском языке на сайте «Досье». Любой человек может загуглить, найти и прочитать, там все разжевано, там приведены все переговоры, улики, обвинения. Картина, которая вырастает из этого расследования, абсолютно ясна. Я задавала вопрос – и многие, независимо от меня, задавали вопрос – Христо Грозеву, одному из крупнейших расследователей наших дней, как он оценивает это расследование. Он сказал, что это великолепно, что они бы, Bellingcat, не смогли сделать так много, как сделала группа «Досье». И я согласна с этой оценкой. Расследование не закончено, оно будет продолжаться. Когда мы умираем, я верю, что мы узнаем все то, что мы хотим узнать, но это очень важно для живых. И я считаю, что это одно из ключевых событий не только журналистского цеха, но и истории этой страны, потому что никогда не убивали троих журналистов, никогда не убивали троих журналистов в Африке, никогда не убивали троих журналистов при таких обстоятельствах. Никогда не убивали троих журналистов при том, что власти не расследуют, а покрывают это убийство.

Немного заколебалась читать в новостях об арестах знакомых журналистов. Обыск у Надежды Кеворковой в рамках расследования дела об оправдании терроризма. Текст и видео от 30 июля 2021 года.

Релаксируем.

Получила письмо от Владимира Кара-Мурзы. Он передает поклон журналистке Антонине Фаворской, у которой в понедельник, 22 апреля, в Мосгорсуде будет апелляция по мере пресечения. Зал 422 в 11:45. «Антонине Фаворской мой поклон и слова безмерного уважения и восхищения. А тем, кто рассуждает на тему того, что она «сама виновата», я бы рекомендовал прочитать письмо Анатолия Якобсона по поводу участников демонстрации на Красной площади в августе 1968 года. Он там блестяще отвечает тем, кто придумал термин «самосажание» – тогда в определенных интеллигентских кругах тоже было модно перекладывать ответственность с агрессора на жертву и говорить, что те, кто выходит на демонстрации, «сами виноваты», что их сажают. <…> …пока репрессии воспринимаются обществом как «норма» – они ею и будут. Менять нужно прежде всего собственное восприятие, а все остальное последует», – написал политик.

Поддержать политика Владимира Кара-Мурзу в Верховный суд пришли представители посольств, активисты, а также родители политического заключенного Ильи Яшина.