Дарья Сивашенкова

С днем рождения, моя Церковь, Плотью и Кровью соединенная, Духом запечатленная и увенчанная! Прекрасная моя, вся из Слова и Света, из веры и надежды, из радости и любви. Сидящая у ног Его, ходящая по стопам Его, идущая впереди Него говорить о Нем. Все в тебе - и созерцательная тишина галилейских вечеров, и огненная порывистость, когда невозможно молчать, и дерзновенность речей, и кротость молитвы, и потаенный внутренний огонь, и полыхающий жар Духа. Все в тебе - как в твоем Господе. Нельзя не любоваться на тех, кто был первыми: на Его - на наших - Двенадцать. На смелость, на вдохновение, на их прекрасную, невозможную решимость и уверенность. На абсолютно живых людей, еще недавно перепуганных и унывавших - и вдруг заговоривших так громко и так убедительно, что им поверили. Хотя говорили они такооооеее, что верить им было попросту невозможно. До чего ж огромная сила была в их словах, действительно, огонь и ветер. Для них это не первая проповедь, Господь уже посылал их в города перед Своим лицом, и они уже знают, что такое дары Духа: уже исцеляли больных, уже изгоняли бесов, и, возвращаясь, радостно говорили Ему: - Господи, и бесы повинуются нам об имени Твоем. (молодцы, отвечал им Иисус, но это не главное - главное, что имена ваши написаны на небесах). Но теперь другое. Раньше услышавшие их слова могли прийти ко Христу, коснуться Его и услышать, и уверовать окончательно. А теперь сначала вера их словам, огню и ветру - а потом уже дар Духа уверовавшему. Какая же огромная ответственность падает на них - с каким же невероятным мужеством, с какой силой и смелостью они ее принимают. Как не любить их? С днем рождения. Всех нас, единых в Нем, от Двенадцати до сегодня.

"Не бросай!" - призывает меня плакат вдоль дороги с изображением зажженной сигареты. "Давайте пить!" - убеждает другой, без всякой конкретики. Я что, попала в мир антиЗОЖ? Приятно.

Читаю и аж дыхание перехватывает: Сегодня совершил я необычный чин отпевания. Приходит ко мне старуха. Вся в слезах. – Отпой, батюшка, сына моего, богоотступника! Убили его! – Где же почивший? – спрашиваю. – Там, батюшка, у них… В народном доме лежит. Тебя туда не допустят. По-граждански его хоронят, с музыкой и песнями… Он ведь комиссаром состоял… – Как же я отпевать стану? – Отпой его, голубчик, заочно… у себя в боковуше! Дай душе его благословение… Плачет старуха, Христом Богом молит. Стал отпевать. …Мимо окон везут мертвого комиссара с музыкой, а я читаю ему вслед: «…в вечных Твоих селениях упокой душу усопшего раба Твоего в месте светле, в месте злачне, в месте покойие, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание…» (Василий Никифоров-Волгин, "Дорожный посох", часть первая) Поразительно, что этот автор не попадался мне раньше - и поразительно, как один за другим его рассказы ложатся на самое сердце. Очень похож на Шмелева - но лучше, как будто квинтэссенция лучшего в Шмелеве. Столько боли, столько милости, столько раскаяния и прощения, до слез. Может быть, один из лучших образчиков трогательной и прекрасной русской духовной литературы. Я очень советую почитать. Книга называется "Ключи заветные от радости".

Ой, глядите, что нашла интересное. В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть. - ну, это все помнят, откуда цитата. "12 стульев" А сейчас читаю намного менее известного Василия Никифорова-Волгина, который пишет про то же самое время: "Ярко до полночи горят огни в ресторанах. Последних, так же как парикмахерских и гробовых мастерских, очень много. Кажется, что нарвитяне живут только для того, чтобы выпить, побриться и заказать гробик". ("Ключи заветные от радости")

Серьезно говоря, это довольно тонкая грань: не ввязываться в хайп и не писать по "повесточке" - но и не быть "тетеревом на току", блаженно не замечающим окружающую действительность. По крайней мере, не быть им нарочно. И как обычно, смотришь на Христа: Ему удавалось проходить по тонкой грани, не делаясь заложником сиюминутных событий, но и не зависая в вакууме равнодушной к миру "неотмирности". Он все знал, все видел. Многое Ему было важно, что-то вызывало Его реакцию. Но ничто не подчиняло Его себе. Наоборот: это Он все покорял Себе и Своему делу, всякий образ, всякое событие: от динария кесарю до рухнувшей башни.

Утром открываю глаза - на улице творится такое, что МЧС даже не могло предсказать! Тихо и солнечно.

Вот, граждане, обратите внимание. Я вообще сижу молчу и собираюсь продолжать в том же духе, но меня прямо-таки провоцируют высказаться. И, насколько мне известно, я не одна, кому пришло подобное послание. Видимо, поднятой волны им мало, пусть сильнее грянет буря.

Судя по сообщению МЧС, в Москве завтра ожидается ливень, град, ураган, смерч, мор, война и глад.

Ещё немножко в копилку того, что Писание вовсе не затыкает женщине рот, как это часто пытаются представить, исходя из слов Павла к коринфской общине "женщина в церкви да молчит": Деян 21:8-9: "А на другой день Павел и мы, бывшие с ним, выйдя, пришли в Кесарию и, войдя в дом Филиппа благовестника, одного из семи диаконов, остались у него. У него были четыре дочери девицы, пророчествующие." Четыре пророчествующие девицы! Т.е., девицы, имевшие смелость говорить, как древние пророки: Бог сказал мне, чтоб я сказала вам! Это не только и не столько о предсказании будущего, сколько о "проречении" воли Божьей, открытой тебе. И никто их не дёргает, не затыкает. Есть, что сказать от Бога - говори. Запрет на болтовню в собрании - это совсем другое. Это о суетной, совершенно бездуховной болтовне или о "яканье", о пустых спорах "от ветра главы своея" без понимания предмета, к которым, видимо, коринфянские христианки имели особую склонность. То, что называется словом "галдеж". А так и Павел имел дело с женщинами-служительницами, проповедницами, пророчицами, и ничего не говорил против. И сам благословил на проповедь среди язычников равноапостольную Феклу. Да благовествуем, а не галдим!

Почему на картинах Христа так часто изображают женственным? Женственная до жеманности поза, черты и выражение лица, масляные глаза, маленькие женские руки. Образ сладкий до приторности и лишённый всяческой силы. Это же совсем не вяжется с Евангельским Христом. Иисус говорил как власть имеющий, исходил всю страну вдоль и поперек, жил в самых суровых условиях, мог "держать" аудиторию в несколько тысяч человек и без малейшего страха говорить с оппонентами даже под угрозой смерти. Он был сильным. Он был очень сильным и телом, и духом, и не было в Нем и капли гаремной изнеженности. Да, при этом Он мягок с людьми, добр, снисходителен и сострадателен. Но это от силы, а не от слабости. Ни кисейности, ни кисельности в Нем нет. На Него можно опереться, не боясь, что под твоей рукой или плечом Он подастся и провалится. Может быть, это потому, что доброта, милость, сострадание и мягкость считаются "природно-женскими" чертами, несовместимыми с мужской силой? А она, в свою очередь, связывается в сознании исключительно с насилием, несовместимым с добротой и состраданием? Мол, хочешь подчеркнуть доброту и мягкость - подчеркни женственность и слабость? Но Христос Собой показывает, что нет ничего "специфически" мужского и женского. Есть лучшее в человеке - и Он собирает это в себе. Есть сила, не разрушающая и не давящая, и она вполне сочетается с добротой и мягкостью. Которые, в свою очередь, не "подпорчены" слабостью и жеманностью. Иисус очень гармоничен - как первый созданный Богом человек, и в Нем нет никаких перекосов. И мужчина - такой, каким его задумал и создал Бог - это сочетание силы и доброты, власти и служения. А когда - в результате греха - пары силы и доброты, власти и служения распадаются "по полам", то получается печальная картина. Насилие вместо силы, жеманность и добренькость вместо доброты. Тиранство вместо власти и раболепие с угодничеством вместо служения.