Чешир

Когда одмен попросил сделать фотопост про мрачное шведское утро...

Когда одмен попросил сделать фотопост про мрачное шведское утро...

Я считаю что шибари — хорошая практика, если не терапевтическая, то эмоциональная. Когда я связываю человека, я всегда спрашиваю у него, чего он хочет добиться. От расслабления и медитации до унижения, причём унижение мне не особо интересно, но это частый запрос, или чтобы чувствовать себя exposed — чешир, прости, не знаю, как сказать по-русски, выставленным напоказ? Если это какая-то сексуальная или околосексуальная история, это может касаться конкретной части тела или работы с ней. От запроса зависит моё поведение как мастера (хотя это слово мне тоже не нравится) как я буду связывать человека, буду ли это делать резко или нежно, как буду взаимодействовать. Не перечислить всех вариантов. Когда я связываю себя, я восполняю тактильный голод. Я довольно тактильный человек, но при этом довольно сознательно-придирчиво отношусь к людям. Я очень хочу много обниматься и трогать людей, но большинство из них мне противны сознательно, поэтому я не даю себе это делать. Шибари меня очень хорошо расслабляет, в таком медитативном плане. Когда ты связываешь ногу или руку в определённом положении, расслабляешь мышцы и при этом конечность не распрямляется, то есть мышцы тоже отдыхают. Для меня это практика самоуспокоения, медитации и так далее. Алиса. Фотографии из журнала Yomikiri Romance 1953 года, взято из википедии и тумблера.

Нашел мозаику в секонд-хенде сделано ещё при Софье Власьевне в 1979, но в Англии. Имитируют палехскую живопись. Пока собирал - подумал о Климте, Рублеве, Эарендиле и ещё немного о Макс Фрае. Высокая сложность, рамка не прямоугольная, крепление деталей иногда очень странное, много деталей похожих цветов, прежде всего черного. Благодаря этому сборка превращается в медитативный процесс. Обращаешь внимания что их сарафаны как у жарптиц, думаешь о малахите, шея у жарптицы как у феникса, цветы похожи на солнышко и наоборот, а ещё колпак шута. Лицо девицы справа кажется как у Василисы, а вокруг космическая тьма с зелёными, желтыми и красными всполохами. Когда не можешь дособирать какую-то часть орнамента или персонажей, его чувствуешь глубже. Звучит как темно-красная интерпретация византийской живописи.

Политическая сторона бурлеска. Не могу сказать, что нео-бурлеск это моё: в чём-то я готова пересмотреть взгляды, в чем-то имею чёткие на сегодня убеждения, высмеивание которых меня ранит. Но мне очень нравится то как выглядят комедия и политическая сатира в этом жанре (смотреть на Гитлера в женском белье иногда забавно). Искусство это всегда реакция на что-то, и оно не обязано быть приятным. Но треша достаточно в реальной жизни, так что для меня лично искусство (сейчас) - терапия, про мягкость и лайтовость, а высмеивание - не прямым текстом. Мне очень нравится то как кабаре имеет свою сюжетную линию в фильмах: каждое событие сопровождается номером на эту тему - органичным и зеркальным эпизоду. Но что мне отзывается в этом жанре в первую очередь - так это отсутствие ограничений в теме, проявлении, внешности и целях. Если тебе есть что сказать - в бурлеске всегда найдётся тот, кто готов это выслушать. И всё-таки мне ближе классический его вид как смелый, но именно театрально-эстетичный жанр.

- Почему днепровские омуты и лысая гора в одном предложении ? - Нет тут никаких "особых" омутов. Скорее всего имеется в виду омуты на реке Лыбедь. Гумилев жил в те времена, когда Киев был совершенно другой. 60% нынешнего города не существовало. Было 100500 мостов и прочего, чего уже давно нет. Тут были, например, куча речушек и притоков, которые сейчас текут в подземных тоннелях и по факту их нет. ну а Лыска куда денется, она ж гора)

Аналогия неполная. Замечу также, что этим Достоевский показывает, что сокрывший свое имя человек, от лица которого остальная книга, не обладает всеведением автора внутри книги и всего только реконструирует события тринадцатилетней давности.

Научная реконструкция жизнь Иисуса, с анализом евангельских и неевангельских свидетельств, увлекает и многих верующих христиан. Достоевский с увлечением читал Ренана, я — Барта Эрмана. Возникает вопрос, что делать с деталями этого разобранного пазла? Ведь если ты сам не профессиональный текстолог, твой способ собрать эту мозаику научной ценности иметь не будет. А личность Христа  — завораживает. Смотря на Христа сквозь битое стекло, Достоевский в финальном романе "Братья Карамазовы" показал проблемы текстологии на примере воспоминаний, для начала, о жизни старца Зосимы. Перед тем, как посреди текста романа будет включение "Из жития в бозе преставившегося иеросхимонаха старца Зосимы, составлено с собственных слов его Алексеем Федоровичем Карамазовым", мы прочитаем растерянное предупреждение от другого, неизвестного, человека, от лица которого написана вся остальная книга. "Здесь я должен заметить, что эта последняя беседа старца с посетившими его в последний день жизни его гостями сохранилась отчасти записанною. Записал Алексей Федорович Карамазов некоторое время спустя по смерти старца на память. Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь свою в виде повести, обращаясь к друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест своих. Раз или два беседа прерывалась чтением Евангелия, читал отец Паисий. Замечательно тоже, что никто из них, однако же, не полагал, что умрет он в самую эту же ночь, тем более что в этот последний вечер жизни своей он, после глубокого дневного сна, вдруг как бы обрел в себе новую силу, поддерживавшую его во всю длинную эту беседу с друзьями. Это было как бы последним умилением, поддержавшим в нем неимоверное оживление, но на малый лишь срок, ибо жизнь его пресеклась вдруг… Но об этом после. Теперь же хочу уведомить, что предпочел, не излагая всех подробностей беседы, ограничиться лишь рассказом старца по рукописи Алексея Федоровича Карамазова. Будет оно короче, да и не столь утомительно, хотя, конечно, повторяю это, многое Алеша взял и из прежних бесед и совокупил вместе" Предупреждение даже возможное и не предупреждение, а роспись в собственной растерянности. Для сравнения, Эрнест Ренан о евангелие Иоанна писал, например, следующее: "В особенности последние месяцы жизни Иисуса находят себе объяснение только в этом Евангелии; многие подробности Страстей, непонятные у синоптиков, в повествовании четвертого Евангелия получают характер правдоподобного и возможного. И, наоборот, пусть кто бы то ни было попробует составить осмысленное жизнеописание Иисуса, принимая в соображение поучения, которые мнимый Иоанн влагает в уста Иисуса. Этот прием беспрестанно проповедовать о себе и выставлять себя, эта вечная аргументация, эта неловкая рисовка, эти длинные рассуждения после каждого чуда, эти прямолинейные и неуклюжие речи, тон которых часто бывает и неровен, и ненатурален, всего этого человек со вкусом не потерпел бы наряду с восхитительными сентенциями, которые, по синоптикам, составляли душу поучений Христа. Очевидно, это искусственные вставки для того, чтобы изобразить нам проповедь Иисуса наподобие диалогов Платона, в которых переданы нам беседы Сократа. Это в некотором роде вариации, которые музыкант импровизирует на заданную тему. Самая тема, о которой идет речь, может быть, и не лишена известной подлинности, но в исполнении ее фантазия артиста дает себе полную волю"