Банное барокко

Прочитала роскошный отрывок из книги мексиканского историка Фернандо Сервантеса «Конкистадоры. Новая история открытия и завоевания Америки». Секс это конечно хорошо, но читали ли вы критику мейнстримного антиколониализма с отсылками к барокко и искусству Веласкеса; кроме того какое счастье, что наконец становится нормальным где-то за пределами этого канала брать слово «нации» в кавычки. Есть метод разминки, при котором чтобы взбодрить колени – надо сфокусироваться на локтях, так и мне кажется, что анализ «чёрной легенды» Испании приближает к пониманию России. Барочная государственность❤️ Таким образом, как раз когда, как мы видели во вступлении к этой книге, Вильгельм Молчаливый сочинял свою антииспанскую «Апологию», по всей Америке сложился во многом аналогичный образ несправедливой и непопулярной испанской монархии. Этот образ станет мощным инструментом в руках историков-националистов XIX в., стремившихся представить войны за независимость от Испании как гневный отказ от того, что они видели тремя столетиями мракобесия и угнетения. Такие взгляды хорошо сочетаются со склонностью наших современников отдавать предпочтение тому подходу к политической истории, который сконцентрирован на национальном государстве как доминирующем средстве политического самовыражения, но они ничуть не помогают понять, как политическая культура конкистадоров и их потомков была укоренена во взаимоотношениях между монархией и различными регионами. Нам непросто представить себе мир, в котором религиозная культура находится в центре политического процесса. Современные представления о государственности опираются на аксиому неделимости суверенитета — тогда как эта идея была впервые выдвинута Жаном Боденом в конце XVI в. и пронизала всю международную систему лишь после 1648 г. По условиям Вестфальского мира всем суверенным государствам был предоставлен равный правовой статус вне зависимости от их размера, относительной влиятельности или важности. Такая ситуация явно не благоприятствовала неунитарным политическим образованиям, таким как Латинская Америка постконкистадорской эпохи, которые подвергались все большему давлению с целью принудить их признать право провинций на национальную автономию в пределах собственных границ. Пренебрежение этой традицией лежит в основе того недопонимания, которое является бичом истории конкистадоров. Их деяния неизменно рассматриваются как часть политической культуры, последующее исчезновение которой доказывает ее несостоятельность. Действительно, глядя через призму национализма, любое наднациональное образование, объединяющее разные народы и географические районы, можно охарактеризовать только как угнетение. Но это никак не объясняет удивительно долгое существование того, что привычно, хотя и ошибочно, называют Испанской империей. Неаполь, Сицилия, Сардиния и Милан были частью испанской монархии дольше, чем они были частью современного единого итальянского государства. Как Неаполь остался королевством, а Милан — герцогством? Как обитатели Нового Света испанского происхождения могли настаивать на том, что «Индии» были не «колониями», а «королевствами»? И как на самом Пиренейском полуострове Арагон и Наварра, а между 1580 и 1640 гг. и Португалия оставались отдельными от Кастилии королевствами, подчинявшимися каждое своему Государственному совету? Ни один из этих фактов не был бы возможен без того уважения, которое испанские Габсбурги проявляли в отношении региональных прав и привилегий. Усвоив эту политическую культуру, конкистадоры осознавали свою принадлежность прежде всего не к суверенному национальному государству, а к более широкому сообществу, в котором статус различных «наций» зависел не столько от их военных и экономических ресурсов, сколько от исторических прав и культурных достижений. Верность, разумеется, в первую очередь означала верность государю — но лишь постольку, поскольку тот выполнял свою роль гаранта законов и обычаев каждой составной части своих владений.

Фото

На выставке, посвящённой основателю эрмитажной школы реставрации Андрею Митрохину, показывают отреставрированный автопортрет Джузеппе Марии Креспи. Как, наверное, и многие, я очень люблю эту картину и часто заходила к Креспи в 235 зал. Мне нравится тень на лице, поворот головы, театральность; есть ощущение, что это мой герой, бывает такой телемост (телекинез? Телепатия? Не знаю, какое слово выбрать, всё не то) с автором, который жил несколько веков назад, и вот у меня как правило мэтч с живописцами около XVII века. Как-то пришла к нему (а там рядом с автопортретом «Обручение» и «Сцена в винном погребе») и сказала что ты, дружище, напоминаешь Шардена, особенно «Обручение», и мне показалось это маленькое открытие и наш с художником секрет. После реставрации автопортрета свет искрится, тень сложная, богатая, в общем настоящая живопись. Герой стал моложе, веселее и хитрее, я его таким и представляла: шкодный взгляд, лёгкая улыбка. Фотографии как всегда не передают, рекомендую сходить посмотреть. Выставка отличная, до 8 сентября в Пикетном зале.

Я кстати кроме романов люблю короткую прозу Моэма, отлично идёт летом. Рекомендую сборник «Трепет листа» и рассказы «Падение Эдварда Барнарда», «Дождь», «Рыжий», «Заводь». Колониальные тропические вайбы и мастерская работа с «сырьём»: один опус – одна тема/история, одна стройная линия, приятно и непривычно читать такое изнутри русской культуры с её чудовищной полифонией на романных просторах.

Помню чью-то фразу, что Моэм был хорошим писателем и плохим шпионом, и вот на «Горьком» вышел отрывок новой биографии писателя-шпиона. В разгар туристического сезона 1917 года он должен был помешать Временному правительству пойти на мирное соглашение с Германией, но случился октябрь, «отечество в опасности» и дальше мы знаем. Почитайте фрагмент по ссылке, у меня мурашки от концентрации истории: 1917 год, британский шпион и драматург на Демократическом совещании в Александринском театре (!!), нервное рукопожатие Керенского и тд. Сентябрь. Моэм присутствует на Демократическом совещании в Александринском театре, «...среди собравшихся, — отмечает он в „Записных книжках“, — немало проходимцев, но в целом они произвели на меня впечатление людей не аморальных, а неразвитых и грубых; у них лица людей невежественных, на них написаны отсутствие мысли, ограниченность, упрямство, мужицкая неотесанность... Удивляет, что такие посредственности правят огромной империей... В Керенском не чувствуется силы... рукопожатие у него быстрое, порывистое, с лица у него при этом не сходит выражение тревоги. Вид у него... загнанный... Он взывает к чувствам, не к разуму... Люди, похоже, почувствовали, что перед ними искренний, прямодушный человек, и, если он и допускал ошибки, это были ошибки честного человека... В нем постепенно проступило нечто жалкое; он пробудил во мне сострадание... он произвел на меня впечатление человека на пределе сил...» Портрет нарисован, согласитесь, отличный, узнаваемый.

Нетипичная для канала бытовая зарисовка о том, каково быть туристом в Петербурге.

Фото: Музей Академии художеств

Теперь пост для тех, кто тут ради историй про реставрацию: в Музее Академии художеств впервые с послевоенного времени взялись за «Избиение младенцев» Луки Джордано. История захватывающая, вот что пишет музей: В Музее Императорской Академии художеств произведения Луки Джордано появились в 1758 году, когда Иван Иванович Шувалов передал свою коллекцию из ста картин европейских художников основанному при его деятельном участии первому высшему художественному учебному заведению страны. После 1917 года история академического музея сложилась трагическим образом: он был закрыт и расформирован, а уникальная коллекция раздроблена. Те выдающиеся произведения, на которых учились будущие великие русские художники, переправлялись не только в различные музеи страны, но и в непрофильные организации и учреждения, но в 1935 году из Эрмитажа в Музей Академию художеств возвращаются некоторые копии, а также передается ряд оригиналов западноевропейских художников из эрмитажного собрания. Большинство картин было в плохой сохранности, холсты, накатанные на валы, имели повреждения в виде прорывов. После окончания Великой Отечественной войны в Музее Академии художеств открыли собственную реставрационную мастерскую, куда поступили несколько картин для консервации. В их числе было и большое полотно Луки Джордано «Избиение младенцев» (250 × 325 см). Картину дублировали на новый холст, а на лицевую сторону поставили профилактические заклейки. Эта работа проводилась в 1951 году как временная мера до того момента, когда произведение поступит на серьезную длительную реставрацию. Этого по разным объективным и субъективным причинам не случилось до 2022 года, в конце которого реставраторы музея 1-й категории Ольга Константиновна Харитонова и Павел Романович Александров приступили к работе над этим полотном. Жду с нетерпением, когда можно будет увидеть картину. Люблю Джордано потому что его много в Эрмитаже он прикольный (вот именно это слово просится) многорукий Шива – эклектичный, очень в духе XVII века.

В это тёплое воскресенье благодарю уважаемого читателя за донат и комментарий к нему! Вообще, друзья, традиционно рекомендую донатить: вы не поверите, но ведение своего микромедиа требует отдельного времени и работы мозга, а для меня это крайне ценные ресурсы. Кроме того, вы видели цены на МРТ надо же на что-то покупать книжки, чтобы вам о них рассказывать. К слову о книжках – пока у меня нет времени куда-то ходить и что-то смотреть, расскажу что читаю. 1. Энн Карсон, «Горько-сладкий эрос». Я после «Ныряльщика из Пестума» хотела продлить воображаемый отпуск в Древней Греции, но что-то пошло не так. «Эрос» – уже классическое эссе – больше похож на академический труд в том смысле, что в нём нет лёгкости, самоценности образа. Есть тезисы, каждый из которых автор оберегает от потенциальных комментариев оппонента, получается такая куколка, под которую со всех сторон подоткнули одеяло, и в итоге не вполне понятно, что внутри. Насыщенный текст, каждая глава может как минимум повернуть мозг на другой бок, но мне не хватает чего-то целого. Книга про амбивалентность эроса демонстративно не эротична, сам текст не соблазняет, а я люблю, когда форма следует за содержанием и заостряет его. Конечно это только моё впечатление, книга отличная, однако если хотите отпуск в Древней Греции – по-прежнему рекомендую «Ныряльщика». 2. Рейчел Каск, «Второе место». Опять же отличный, судя по всему, роман, который (мне) сейчас не в тему. Пост-чеховская история про невидимые миру нюансы человеческих отношений, я такое люблю во французском кино, а вот книжка не пошла. Мне очень понравилась первая часть трилогии Каск «Контур» (можно, опять же, списать на то, что действие происходит в Греции, в кадре солнце, море и еда, а «Второе место» про домик на болоте, я и сама в некотором смысле живу на болоте, так что спасибо). Но в целом рекомендую, книга хорошая, перевод тоже, я сама скорее всего сделаю ещё подход, когда проблемы очень белых людей снова смогут стать сколько-то близкими. 3. Сальваторе Сеттис, «”Гроза“ Джорджоне и её толкование: художник, заказчики, сюжет». Я только начала, пока тяжеловато и на мой вкус излишне заумно, но очень тянет читать что угодно про Джорджоне. К тому же в тексте есть такие бриллиантовые мысли: «В искусствоведении более чем где-либо история формы отделилась от истории содержания: «художественная критика», разрабатывающая списки атрибуций и выносящая суждения об эстетической ценности произведения, на деле противостоит иконологии, стремящейся расшифровать значение образов, передаваемых из поколения в поколение». Сама часто думаю про разделение формы и содержания. Советовать или отговаривать читать пока не могу, если найду ещё бриллианты – расскажу. Фрагмент книги можно почитать здесь.

Вчера умер Дональд Сазерленд и вчера же я поняла, как люблю этого актёра и как мало фильмов с ним видела. Для меня он в первую очередь нежнейший, амбивалентный, внутренне подвижный Казанова Феллини. И – возможно странный комментарий учитывая масштаб карьеры Сазерленда – пример сложного, хрупкого артиста, которого непросто раскрыть. Не знаю, с кем и с чем сравнить эту артистическую органику, для меня артист – определение свойства личности, а не профессии, и вот Сазерленд был человеком-артистом. Если честно, перечитывая «Гарри Поттера» я представляла в образе Дамблдора именно Сазерленда (только представьте – это абсолютное попадание). Можете почитать мой пост про «Казанову», но лучше посмотрите фильм – любой фильм с Сазерлендом.