Татьяна Вольтская

Повтор, пожалуй, по случаю дня рождения Алексея Навального * * * Посреди немоты, посреди срамоты – Всё пропало, не стоит бороться – К соловецким камням прибывают цветы, По морозцу плывут, по морозцу. К ледниковым, забрызганным кровью камням – Неотмщённой, засохшею, ржавой, Над которой витает утробное “мням”, Прерываясь отрыжкой державной. Вытирай же слепую слезу рукавом, Понимай безо всякой Кассандры – Эти жертвою пали в бою роковом, Ну, а тем – приготовиться завтра. К соловецким камням прибивает цветы, Снег усеян гвоздиками густо. Разбегаются все у последней черты, Только мученики остаются. Только мученики нам кивают в строю – Мол, во мраке косматом не канем – И прозрачную жизнь расправляют свою, Соловецким примятую камнем. 16.02.2024 НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНОЙ АНАТОЛЬЕВНОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ 18 +

4 июня – день рождения Алексея Навального Думала ли я, прыгая через кусты от ОМОНа во время последнего «навальнинского» шествия в 2021 году, что так скоро придется говорить о его дне рождения с этой ужасной, невозможной частичкой «бы»: сегодня ему исполнилось бы 48 лет. Через кусты больше прыгать не пришлось – на этом шествия кончились. Но мы помним те радостные митинги, которые так здорово умел собирать Алексей, пока был на свободе, как все смотрели друг на друга и удивлялись: вот, оказывается, как мы можем. Радовались все, особенно молодые – у него как будто была волшебная палочка, которой он всех расколдовал. То есть, он, конечно, не успел, он только начал, но сделал главное – показал, что это возможно. Живые всегда виноваты перед мертвыми, хотя бы тем, что живы, но мы виноваты перед Алексеем гораздо больше – если бы мы его услышали, если бы поддержали по-настоящему, если бы, если бы… На самом деле о нем можно думать только, как о живом. Просто смотреть на это лицо, на эту улыбку и повторять – спасибо! Спасибо, что был с нами, спасибо, что – есть, потому что Алексей, конечно, есть. А существование его убийц – призрачно: ведь тьма – это только отсутствие света. Людмиле Ивановне же только два слова и выговариваются: спасибо и простите – те самые, что ей кричали в тот день, который помнят все. И низкий поклон – до земли. С днем рождения Алеши, Людмила Ивановна! С самым главным днем. Ссылки на мой телеграм-канал Татьяна Вольтская – в первом комменте НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНОЙ АНАТОЛЬЕВНОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ 18 +

* * * Ведь не может же это, не может На всю жизнь, на всю жизнь, на всю жизнь – Извивайся, как в облаке мошек, Хоть умри, хоть узлом завяжись. Тех избили, того расстреляли, Эту библиотеку сожгли, Этих месяц в подвале пытали – Век потёк циферблатом Дали, Полетели кровавые комья, Побежали фигурки в строю. Посмотреть-то сумею глазком я На виновную землю мою? Не навечно же это? Но только Из последних рванется душа – И замрёт, как привинченный столик, Всей посудой своей дребезжа. НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНОЙ АНАТОЛЬЕВНОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ 18 +

Паспорт удается получить только с третьего раза – и тут уж я на радостях лезу на гору просто так, без канатной дороги. Лес начинается прямо над стадионом, можно карабкаюсь вверх напрямик, без тропинки, по скользким сухим иголкам, отдышаться и снова карабкаться – туда, где солнце разлеглось, прищурившись, на пушистых соснах, на редких желтых листьях, на седоватой спутанной траве. Я смотрю вниз сквозь прозрачный лес и стараюсь представить, какая осень у нас дома – наверное, клены уже облетели, только тополя чернеют огарками листвы, да одна береза на Лахтинской почему-то стоит вся золотая – она каждый год не облетает до самых морозов. Я иду по горе, где нет никаких берез, и вижу ее, как живую – вот же она, только протяни руку. Но рука замирает в пустоте. НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНОЙ АНАТОЛЬЕВНОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ 18 +

Грузинский блокнот * * * * Манана ведет на Авлабаре евангельские чтения. Мы собираемся съемной в квартире у Маши, московской художницы, на столе у которой вечно рассыпаны лепестки ее нежного цветочного ремесла – маленьких книжек, сделанных вручную. Ей помогает ее сын Федор, отвечающий за бумагу и картон – даже это часто делается вручную. Маша говорит, что первой ручной книжкой, которую она сделала, был рассказ Резо Габриадзе, с которым она очень дружила и который уже давно уговаривал ее переехать из Москвы в Грузию. На столе лежит книжка Жени Беркович, сидящей в тюрьме. Сейчас, в декабре, Маша хочет сделать и мою – с рождественскими стихами. Мы сидим за столом, человек десять, и читаем по кругу Евангелие от Луки: одна встреча – одна глава. Стол тянется вдоль длинной утепленной галереи, она же веранда, на нем полно еды, что несколько смущает нас с Мананой – мы давно предлагаем от нее отказаться и начинать чтения раньше, но все так вкусно, и все так привыкли, что наши пуританские поползновения успеха не имеют. Маша делает потрясающий напиток с имбирем и лимоном – он желтеет в большом стеклянном самоваре и в кувшинах, его-то я и тяну весь вечер. Казалось бы, сколько раз я читала эти строки, в них все знакомо, но когда их произносишь вот так, вместе, медленно, а потом настает несколько минут тишины, происходит удивительная вещь: в тексте, вроде бы зачитанном до дыр, как будто открываются не замеченные раньше окошки и двери. Вот же – ты читал это сто раз, но как же не видел – и того, и сего, и этого тоже! Слова, потускневшие от употребления, вдруг обновляются и зеленеют, становятся частью жизни – не той, что была две тысячи лет назад, а вот этой, здесь и сейчас. * * * * Еще летом я заказала себе новый загранпаспорт – старый истекает в марте – и вот теперь мне надо его получить. Прямое авиасообщение с Грузией у нас, несмотря на протесты грузин, восстановлено, но дипломатических отношений после войны 2008 года как бы нет, и паспорта заказываются в российском представительстве при швейцарском консульстве. Приезжаю – оно закрыто: попала на какой-то остаток ноябрьских праздников, о существовании которых совершенно забыла. Ничего страшного – приеду завтра, а сейчас можно пройти вдоль парка Ваке, дождаться фуникулера и подняться на Мтацминду к Черепашьему озеру. Само озеро с рестораном и туристами мне ни к чему – я, как научил меня Ваня, сразу иду направо, огибаю одинокую башню и лезу выше и выше. Дорога крошится под ногами, посреди нее проступают зубчатые желтоватые камни, торчащие под косым углом, похожие на позвоночник доисторического чудовища. Время от времени на пути вспыхивает куст шиповника – тогда я останавливаюсь и собираю темно-красные ягоды в карман плаща. Шиповник ужасно колючий, все время цепляется то за рукава, то за брюки. Внизу, в городе, осень почти не заметна – она живет здесь, на горе – в багрово-сизых листьях ежевики, в мелких золотых звездах, вспыхивающих на вытянутой кленовой ветке, в легкой дымке, накинутой на соседние вершины. Дорога вьется вверх – вот он, кремнистый путь – и вдруг выносит меня на утес, с которого виден весь город, рассыпанный далеко внизу белыми сахарными кубиками. Я забираюсь на склон, сажусь на спутанную жухлую траву и долго-долго смотрю вниз и вдаль, потом достаю из рюкзака банан и мацони – все-таки завтрак был очень давно. Приходит Ваня – все это время он бродил где-то с другой стороны горы – пора спускаться, сумерки начинаются. Встав, я замечаю, что рядом со мной лежит мертвая лисья голова. Наверное, собаки загрызли – их здесь много. Назавтра я опять приезжаю за паспортом – и снова мимо – неправильно посмотрела часы работы, и снова плыву наверх в тесной синей кабинке старого фуникулера – он включен в систему городского транспорта и стоит всего один лари. Снова мои карманы оттопыриваются от шиповника, ветки в мелких цапучих иголках скребут по плащу, я как будто срастаюсь с горой, полной синевы и золота, тихого торжества осени.

Когда пишешь ежедневные заметки, невольно видишь и реакцию на них. Знаете, под какими постами у меня меньше всего «лайков»? Под теми, где я пишу о заключенных, т.е. о самых уязвимых, страдающих, а часто и героических людях, живущих в России. Нет, конечно, если напишешь о каких-нибудь знаменитых узникахх, с именами, это еще прочтут, а если герой неизвестный, да еще провинциальный какой-нибудь – ну, мало ли за что из его жизни вырезали судебными ножницами несколько нормальных, полноценных лет, мало ли, чем он там болеет и как его гнобят в тюрьме – неинтересно. Казалось бы, должна вспыхивать мгновенная жалость, острое сочувствие – но нет, не вспыхивает. Честно говоря, от этого хочется выть – чуть ли не больше, чем от самих посадок. Вот он, наш Апокалипсис на самом деле – это ведь там сказано, что «ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Впрочем, размышления над священными текстами тоже не привлекают внимания, и есть тут, как мне кажется, некоторая связь. То есть бесконечные разборки, кто лучше/хуже – уехавшие или оставшиеся – это да, а как пожалеть живого человека, сидящего за то, что правду сказал, – это как-то не очень. Грустно. НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНОЙ АНАТОЛЬЕВНОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ 18 +

Тут День филолога прошумел крылами, а я его пропустила – да и не филолог я никакой. Но разум возмущенный все равно кипит вдогонку. Вот скажите, куда подевался в большинстве текстов, которые я читаю в блогах, дефис перед маленькой невинной частичкой «то», почему многие, вроде бы вполне грамотные люди стали писать все эти что-то, где-то, как-то – без дефиса, кому он мешал? И почему столь многие стали произносить это чудовищное «понимаю о том»? Или – «я знаю то, что», «я вижу то, что», вместо простого и прозрачного «я знаю, что», «понимаю, что»? Эта бацилла, кстати, села на язык, преимущественно младому племени, почему – нет ответа. А может, недостойное правление в государстве губительно влияет и на управление глаголов? Страшная догадка, леденящая кровь… НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНОЙ АНАТОЛЬЕВНОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ 18 +

Кому я не перестаю удивляться, так это женам политзаключенных. Тех, кого сегодня закатывают на 4, 5, 7 лет за правдивое слово о войне, за осуждение обстрелов мирных городов, за все то, что нас с детства учили считать подлостью и зверством, а теперь требуют называть это доблестью и геройством. Это обычные люди, не герои, не борцы, просто они, увидев зло, не могли смолчать. Иногда это простецы – так бы их назвали в старину, а теперь, скорее, назовут – те, кто “в танке”, то есть те, кто до сих пор не въехали, что писать антивоенные посты во ВКонтакте – все равно что своими ногами являться в ментовку с доносом на самого себя. А иногда эти люди как раз все понимают, просто не считают возможным вести себя иначе, даже если цена этому – свобода. У этих людей, часто молодых, есть жены или девушки, с которыми они иногда заключают брак прямо в тюрьме. Так произошло с учителем истории из Коми Никитой Тушкановым https://t.me/nikita_tushkanov . И если кого-то одолевает меланхолия – мне кажется, стоит посмотреть на его прекрасную жену Сашу, на то, как она собирает ему передачи, книги, как радуется свиданиям – и эта самая меланхолия, если у нее есть хоть капля совести, должна немедленно уползти под лавку. В принципе, это понятно – если у тебя есть любимый человек, то перед этим счастьем даже тюрьма кажется несущественным осложнением. Светлая, спокойная, любящая девушка – и твердая, как скала. Не все так могут – а они могут. Да, в тюрьме не сахар – и в ШИЗО Никиту сажают ни за что, и крысы его страшно достают, и книги у него могут отнять во время проверок, да все могут. Но Никита не унывает, и Саша тоже. И письма его – настоящие этюды оптимизма, помню, была книга Мечникова под таким названием – а вот куда у нас теперь оптимизм переместился. И что важно – это обычные люди. Наши современники. Наши соотечественники. Честно говоря, только это и дает надежду. Хоть какую-то. НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНОЙ АНАТОЛЬЕВНОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ 18 +

* * * Ненавижу слова – на страницах и на заборах. Шевельнёшься – они, как кошки, бегут в кусты, Их тела прозрачны, их запах горек, Обрати внимание, им всегда за сорок. Ненавижу слова – потому что они не порох, Не вода, не детской одежды ворох, И не я, и не ты. И не всё ли равно – больше, меньше одним стишком, Вот могли бы они превращаться в мешки с песком, Обнимая памятники в Одессе Или Киеве – чтоб уцелели во всей красе, – Я б стихи отдала – двадцать, тридцать, двести – Да что там, все. Ненавижу слова – почему они не броня, Не убежище, не лекарство, Дармоеды, нахлебники, что они делают в этом царстве Слёз и крови – только петь и плясать горазды, Никого не спасая и не храня. НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНОЙ АНАТОЛЬЕВНОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ 18 +

Вот мы все кричим – абсурд, абсурд, ах-ах, приплыли! – Да не приплыли еще, настоящее плавание в дырявом тазу только начинается. Все-таки славный путь от ряженых казаков через танковый биатлон и «Май, труд, Петербург» вместо «Мир, труд, май» не мог закончиться просто посадкой папы Маши Москалевой за ее антивоенный рисунок. Это эффектно, конечно, но, согласитесь, бледновато. А вот запретить «Вредные советы» Григория Остера – это действительно богатая идея. Не говоря о том, что традиции опять же соблюдены – ведь пророков-то принято избивать, а такой «совет» – чем не пророчество: Бей друзей без передышки Каждый день по полчаса, И твоя мускулатура Станет крепче кирпича. А могучими руками, Ты, когда придут враги, Сможешь в трудную минуту Защитить своих друзей. Если кто-нибудь наивный скажет – да ладно, не может быть, прокуратура Краснодарского края, усмотревшая в книжке Остера “описания жестокости, физического и психологического насилия, антиобщественные действия, вызывающие у детей страх, ужас или панику” и потребовавшая изъять тираж из магазина и уничтожить, просто белены объелась, – он будет глубоко неправ. Пусть почитает Остера, который уже написал, что сопротивление коллективному безумию бесполезно. Если вас навек сплотили, Озарили и ведут, Не пытайтесь уклониться От движенья к торжеству. Ну, вот, прокуратура, в точности следуя вредным советам, и не пытается. Не исключено, что скоро она возьмет «густой вишневый сок и белый мамин плащ…», да наверняка уже взяла. Так что я бы эту опасную книжку точно запретила – для отдельно взятой прокуратуры, которая таким советам явно следует напрямую. Сам-то Григорий Остер, говорят, ей уже ответил – своим же «советом», разумеется. Главным делом жизни вашей Может стать любой пустяк. Надо только твердо верить, Что важнее дела нет. И тогда не помешает Вам ни холод, ни жара, Задыхаясь от восторга, Заниматься чепухой. НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНОЙ АНАТОЛЬЕВНОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ВОЛЬТСКОЙ ТАТЬЯНЫ АНАТОЛЬЕВНЫ 18 +