Марсианский лукум

Из похода на Мртвицу привезла два живых папоротника и один огромный сухой лист папоротника, три клубня лесного цикламена, красно-черный лист, птичье гнездо, странную шишку, коряжку, и пусть муж скажет спасибо, что не привезла змей, геккона, жужжелицу, лягушек, черного слизняка, моховое дерево и банку с мотыльками. Еще привезла окончательную уверенность в том, что все эти розовые платья, пушистые сумки, цветные колготки и глиттеры – социальная маскировка. Чтобы сойти за странненькую, но свою; чтобы никто не заподозрил меня в колдовстве, я же не таролог какой-нибудь, а серьезный человек. А то, что я все еще, как в детстве, спасаю жуков и даже временное жилище превращаю в джунгли – ну это просто хобби у меня такое, не судите строго. Вчера мне случилось 32, и, может быть, пора уже признаться себе, что магия существует и она течет через пальцы, через растения, через звезды. Мы вдыхаем ее и пропускаем на кровяных тельцах через свое сердце, мы звучим ей и танцуем ей. Не думаю, что моя мама про себя называет это магией – но что тогда делает ее выпечку особенной? Не думаю, что моя бабушка осознает это как что-то отдельное от ее сущности – но почему тогда все, к чему она прикасается, становится волшебным? Долгое время я ломала голову, почему я не чувствую себя женщиной, а скорее бесполым и угловатым подростком – не взрослым и не женственным, хотя пора бы уже – потому что я, как очень (да) рациональный человек принимаю для себя те вещи, которые могу именовать, а для признания себя женщиной не хватало только признать существование того, что я условно называю магией.

Постоянное чувство, что опаздываю. Я так долго смотрела, как кипят моря олеандров – пунцовые, розовые, белые, персиковые. Страсть колибри: метаться от одного цветка к другому, ища насыщения. Камелия, опунция, гранат, роза, слива, витекс, дрок, апельсины, каллистемон, мелия, акация, жимолость, жасмин, бугенвиллея, лавр, бесконечные мои любови глициния, бругмансия, магнолия и мирт, которым так часто пахли мои пальцы – и еще миллион цветов, водоворот любви и буйства жизни. Я так долго смотрела, что не заметила, как весь этот вихрь стал гаснуть. Ветви инжира покрылись резными листьями, сочно пахнущими на палящем солнце, потом среди них появились плоды, потом эти плоды стали предлагать торговцы фруктами, а потом исчезли и у них. И огромные листья стали опадать, и море, еще недавно – позавчера! – такое ласковое, налилось стальной непримиримой силой. Я так хотела успеть. Запомнить каждый листик, каждый цветок, каждую веточку. Рассказать о них. Все упустила, везде опоздала. В сентябре я вспомнила, что так и не научилась плавать. Нельзя так – прожить лето здесь и упустить это; в тот же вечер нашла тренера, славную мою Нелю, которая взяла меня за руку и прогнала мои страхи. Мы лежали на горячем песке и улыбались, что уже октябрь, а небо над нами такое чистое, и вода теплая и абсолютно прозрачное, видно всех рыбок и все камушки и сияющую солнечную рябь на них. За эти два месяца я загорела сильнее, чем за жаркое лето (начавшееся в апреле). А на следующий день холодный ветер принес тучи. Рабочие недвусмысленно засуетились на пляже, выкапывая последние зонтики. Пляж уже почти впал в зимнюю спячку – оставались лишь эти зонтики да несколько баров. И к тому, что я упустила, добавляются гранатовые деревья, клонящиеся под весом алых плодов, спелый паслен, кузнечики, полчищами прыгающие вокруг нашего дома, йога на холодном полу террасы, под холодными звездами, утренний туман в горах, цикламены в лесу, засыпающие пчелы и олеандры, жаждущие поцвести еще немного – как я жажду еще немного лета, еще немного Черногории. Наткнулась на фотографии Кадетской линии Васильевского острова, где жила когда-то, и впервые с момента переезда екнуло сердце и встал комок в горле, и так и не уходит. Что за дивная способность превращать в грусть любые чувства. Постоянно спешу, гонюсь за всем сразу и все упускаю.

За одну секунду стало темно. Мы стояли у самого берега, и со всех сторон в бухту и в горы, скрытые потоками ливня, били молнии. Яхты и лодки в бухте плясали на волнах, а я почему-то упорно думала о крабах и осьминогах – интересно, каково им там, на дне. Шторм бушевал всю ночь – как будто уже зима, хотя смоквы еще не облетели. Днем снова стало тепло и солнечно, я шла по набережной, рассеченной игольчатыми тенями пальм. После шторма пахнет особенно, дивно, а в это межсезонье и вовсе другие запахи: пахнут сложенные штабелями шезлонги, пахнет гардения в чьем-то саду, перезрелые персики на прилавке, пахнет вода, испаряющаяся с камней, и водоросли, выброшенные на берег, и оглаженные волнами деревяшки. В рыбный ресторан, где подают свежий улов, привезли каких-то подводных обитателей – и они пахнут темными глубинами. (удивительно, кстати: думала, что в приморской стране буду есть больше всякой морской живности, но созерцание идеально прекрасных, едва убитых тунцов и знакомство с осьминогом, потрогавшим меня за ногу, отвращают меня от предпоследнего источника животного белка; оборону против веганства держит сыр) Я спустилась на пляж, сняла обувь и шла, изо всех сил пытаясь впитать стопами все тепло песка. Волны слишком высокие, но я все-таки окунулась: море все еще теплое, а это значит, что лето еще со мной. Лето, пахнущее морем: мой любимый цвет, мой любимый аромат – пишу и слезы в горле. Естественным продолжением всей этой ароматной симфонии стала Francesca Bianchi Sex and the Sea. Помимо намокшего платья поверх купальника, соли на губах после поцелуя, естественности обнаженности и ванильных сливок на спелых фруктах есть в ней что-то глубинно-морское: как гладкость и юркость подводных обитателей, которая вдруг вспоминается телом, когда оно расслабляется в воде.

Есть у меня ощущение, что индивидуализм и принятие своей смертности – две стороны одной медали, а коллективизм дает ощущение бессмертия. Это про отождествление себя и со своими детьми, и с обществом в целом. И мне интересно: люди, всю жизнь отдавшие государству или какой-то другой общественной структуре – о чем они думают перед самой смертью? Считают они свою жизнь достойной, чувствуют ли они ее своей – или, наоборот, сокрушаются, что мало времени уделили себе и своим близким? Откуда вообще берутся мысли о смерти, если нет страшного диагноза? Зачем об этом думать? Нормально ли это? В последнее время появилось много книг о смерти, и я постоянно их читаю, пытаясь найти в них что-то свое. Вот одна из них – «Смерть в большом городе» Елены Фоер и Марии Рамзаевой. И это прямо классная с практической точки зрения книга. Сначала Мария сжато рассказывает об отношении к смерти в разные времена – избегание этой темы появилось относительно недавно. Затем Елена как психотерапевт рассказывает о страхе смерти и о техниках, которые помогут его если не преодолеть, то обуздать. Наконец, в максимально практической части книги говорится обо всем, что нужно сделать, чтобы закончить земные дела: от написания завещаний до оставления паролей от своих аккаунтов доверенному лицу. Многие люди в принципе суеверно избегают мыслей о смерти, избегают ее символов. Но это наделяет страх еще большей властью. И это не мой путь – я хочу быть максимально честна с собой, дойти в этом страхе до конца и выйти из него, чтобы только павуки имели надо мной непреодолимую силу

Если пройти пляж за старым градом в Будве до конца, можно обнаружить себя на скалах, возвышающихся над морем. С них часто прыгают местные подростки и особо смелые туристы. В самую высокую скалу вделана табличка, в которой говорится о произошедшем здесь смертельном случае. Когда мы пришли туда полюбоваться красотами, на эту скалу как раз взбирался какой-то парень. Я приготовилась снимать прыжок – нравится мне смотреть на эти приколы, мне недоступные. Покосилась на табличку. Наверняка он ее тоже видел, но вдруг он, например, не умеет читать? Не должна ли я предупредить его, что это может быть опасно? Впрочем, человек, прыгающий с высоты многоэтажки в воду, догадывается и сам? Наверняка так и есть, судя по тому, как долго он крестится, разминается, матерится, вздыхает, подходит и отходит. Я вспомнила недавнюю новость, что Илон Маск сорвал одну атаку Украины, отключив старлинк в самый ответственный момент. То есть происходит некое действо, к которому ты можешь быть пассивно причастен, и ты просто выходишь из игры (объяснение было типа «Господь дал нам интернет, чтобы смотреть сериалы, а не чтобы вот это все»). Вроде как ты не актор, а просто наблюдаешь. Вроде как и совесть чиста, и сердце легче гусиного перышка. Ты тут не для того, чтобы оценивать, кто плохой, а кто хороший, а чисто дать людям возможность отдыхать. Недвойственность и безоценочность, стало быть. Но квантовая физика считает, что наблюдение уже делает нас акторами. Неучастие, игнорирование, саботаж, молчание тоже делают актором. И, наблюдая за прыгуном с включенной камерой, я невольно одним своим присутствием влияю на его решение прыгать. И он, топчась у края, тоже втягивает меня в эту игру наблюдения. Мне вроде бы и кажется правильным крикнуть ему, что это опасно, но я вроде как догадываюсь, что толку от этого не будет, и все мы знаем, что произойдет, но не знаем, чем это закончится. И очень хотим узнать. Он прыгнул, все прошло благополучно. Но эти пара секунд, пока он не всплыл...

Не могу избавиться от чувства, что я в отпуске. Всегда жила с мыслью, что все временно, но никогда она не ощущалась так остро. Я будто каждый день прощаюсь с этим местом. Как будто любовь не может просто быть – как будто в ней уже содержится разлука. Эти элементы, из которых складывается жизнь в приморском городке, бесценны. Запах моря в волосах, имена для всех котов на побережье, вездесущий песок, шум волн по ночам, когда тихо, звезды, которых миллион, огни ресторанов на берегу (с дурацкой итальянской едой, конечно же). И элементы, из которых складывалась прошлая жизнь и которых мне сейчас не хватает, бесценны тоже. Растения, друзья, мох и грибы в лесу, оранжерея Таврического сада, Парфбар и «Желтый двор», грузинские рестораны, огромный рабочий стол, Смоленское кладбище, запах Васильевского острова. И элементы прошлой жизни, которые доносятся до меня с божьей (не иначе) помощью. Книги, интересный парфюм и всякие мелочи. Как глупо, что именно это, как выясняется, вызывает такую привязанность. Недавно при мне из воды вытащили незнакомую девочку лет семи: она запуталась в плавательном круге, испугалась и забарахталась. Она вся сжалась и дрожала, и я обняла ее и укрыла своим полотенцем, чтобы успокоить. Спустя несколько минут подошла мать, и я поняла, что они из Украины. Этот случай не идет у меня из головы: какой же мужественный котенок дрожал под моим крылом, сколько же этому котенку уже досталось. Мы постоянно что-то теряем, но некоторые потеряли все.

Ребята из проекта "Минута в минуту" сделали реконструкцию событий в Беслане. Давно ждала этого - и вот, абсолютно невероятная и абсолютно страшная работа. Одновременно слушаю книгу Ольги Алленовой "Форпост. Беслан и его заложники" - другой ритм текста, но еще больше связи с людьми, которых это коснулось. Эта трагедия всегда затягивала меня гравитацией своей безысходности, нечеловеческой концентрации горя. Как такое могло произойти? Как это могли забыть? Как вышло, что в стране, пережившей это, клеймо "терроризм" стали вешать на что попало, совершая при этом немыслимые вещи? Чем больше я копаюсь в прошлом нашей страны, тем больше убеждаюсь: все переплетено и предопределено, все людоеды были людоедами всегда. Но в этом самосбывающемся пророчестве зашифрована и смерть кащеева, которая могла бы оказаться славнее, если бы он остановился раньше.

Послушала недавно аудиокнигу «Трудно быть богом» в исполнении Владимира Левашева. В юности я прочитала эту книгу несчетное количество раз – настолько, что помню многие фразы наизусть, а где не помню слов, там помню горячный ритм, не очень-то характерный для Стругацких. Чтец блестяще передает этот ритм, расставляет акценты, наделяет персонажей новыми для меня интонациями. И это будто заново открыло для меня книгу – спустя много лет после последнего прочтения. И увидела, как наивно-прекрасна эта книга – неудивительно, что я, папина революционерка, так была в нее влюблена. Горделивый Чацкий, взирающий с вершин своего интеллекта на простодушное мещанство – ну классический сюжет, казалось бы. Но в этот раз, из того места и времени, где я сейчас, пронзительным мотивом для меня стала неотвратимость исторического процесса; история движется страшно и тяжело, неостановимо, но никогда не прыжками – все в ее движении закономерно и неумолимо, нельзя взять и перескочить тяжелый период и сразу попасть в благословенное будущее. И бессилие перед этим. И даже – бессилие перед бессилием: ведь то бессилие, которое привело нас в данную точку истории, исторически предопределено. Главный герой, Румата, горяч и зол, он считает насилие решением, возможностью изменить будущее. И только сейчас я заметила, что авторы говорят не его устами – а устами писателя Киуна, который говорит, что ему никогда не хочется драться, ученого Будаха, который говорит ключевое: Господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой. И, конечно, сложно не заметить историчность книги. Тоталитаризм всегда похож сам на себя, в какой стране и на какой планете он ни воспроизводился бы. Тупость, алчность, жестокость, безнравственность, сплетение государства с криминалом – боже, как это узнаваемо. Еще из сегодняшнего дня сложно не заметить, что это книга про мужчин. Неприятно, конечно, что женских персонажей тут – пальцев одной руки хватит пересчитать, и все они абсолютно плоские и без сопутствующих мужчин ничего из себя не представляют. Ну что ж, что ж.

После жаркого дня вечером поднимается ветер, но он не приносит прохлады – наоборот, он горячий, совсем не ночной. Мир в огне, и думается мне, жар этого огня до нас и доносится (может и буквально – Греция с ее ужасными лесными пожарами не так далеко). И этот жар, от которого, кажется, мог бы воспламеняться воздух, удивительно сложился с Arte Profumi Attar Davana и зажег в нем неведомую жизнь. Аромат оказался наполнен тревогой, разрушительной силой – как слон, несущийся от пожара под джунглям, снося все на своем пути. Растоптанное поле потусторонних цветов (да, я недавно посмотрела «Отель Раффлз» под режиссерством Рю Мураками и что), развороченные корни, рваные листья и душный, заполняющий пространство звериный дух. Аромат сшит вроде бы по лекалам Cinnabar и других подобных шедевров прошлого, но это не дань уважения, а совершенно отдельное, мощное и самобытное высказывание. Вот вам и пост про духашки-духашечки!