Гиперборейские сонеты

СИРИН, 1680 Я родилась в слиянии Евфрата И Тигра, плодородных райских рек, Ловцов Немврода я следила бег И пела на ступенях зиккурата. Летело время... и меня когда-то Занес в свои сказанья хитрый грек. Моих напевов мореход избег, Летело время... как и я, крылато. От эллинов на север путь лежит, И в теплых кельях снежных Фиваид Себе нашла я новое гнездовье. На сундуке меня запечатлел Один гиперборейский земледел, Вписав в архангельское баснословье.

* * * В детстве я завидовал зверюшкам. Думал: хорошо у них в лесу. Я про них рассказывал игрушкам. Обещал им: я вас унесу, Будем с вами жить в тенистой чаще, Шерстью и щетиной обрастём. Сладко в этой чаще шелестящей Погружаться в топкий водоём. Нам предложат в пищу корень терпкий Травы, испуская благодать. Приплывут упитанные нерпы, Чтобы мы могли их поедать. Радостные черви и гиены, Мы собой наполним тёмный лес. Будем ведать тропы потаенны И происхождение древес, Непорочны и бесчеловечны, Никому на свете не нужны, Так нежны и так недолговечны, Так недолговечны и нежны. 2024

Сэр Фрэнсис Бэкон (1561 – 1626) Sir Francis Bacon Жизнь человеческая Мир наш – пузырь, жизнь коротка, Меньше вершка. Все от зачатья и от утробы До самого гроба – Прокляты мы; путь нас ведет Средь бед и забот. Кто в бренное, в мирское верой дышит, Тот красит воду и на прахе пишет. Если нам жить вечно в печали, Что б мы избрали? Школа глупцов – изысканный двор, Учат там вздор, А на селе – грубый мужик К скотству привык, А где найти нам город беспорочный? Из этих трех он – наихудший точно. Брачная жизнь портит нам ложе, Голову тоже, Кто неженат – мнит за несчастье, Впадает в напасти, Хочешь детей – иль не зачнешь их, Иль проклянешь их. Жить самому иль горевать с женой, В неволе одинокой иль двойной? Кто видит счастье только в отчизне – Тот в укоризне; Зá море плыть – мука, беда, Горе всегда; Войн мы боимся; сложили оружье – Стало нам хуже. И как нам поступать теперь и впредь? Едва родившись, сразу умереть. The Life of Man The world’s a bubble; and the life of man Less than a span. In his conception wretched; from the womb So to the tomb: Curst from the cradle, and brought up to years, With cares and fears. Who then to frail mortality shall trust, But limns the water, or but writes in dust. Yet, since with sorrow here we live oppress’d, What life is best? Courts are but only superficial schools To dandle fools: The rural parts are turn’d into a den Of savage men: And where’s a city from all vice so free, But may be term’d the worst of all the three? Domestic cares afflict the husband’s bed, Or pains his head: Those that live single, take it for a curse, Or do things worse: Some would have children; those that have them none; Or wish them gone. What is it then to have no wife, But single thralldom or a double strife? Our own affections still at home to please, Is a disease: To cross the sea to any foreign soil, Perils and toil: Wars with their noise affright us: when they cease, W’ are worse in peace: What then remains, but that we still should cry, Not to be born, or being born, to die.

Жоашен дю Белле (1522 – 1560) Joachim du Bellay XLII Сейчас, Виново, друг, сейчас идет година, Когда я всех бедней на свете бедолаг, А чем я раньше был – мне вновь не стать никак, Я юность промотал, остались мне седины. Живу я в нищете, замучила кручина, И ночью я, и днем несу печали знак, От грусти и тоски совсем уже размяк; Ах, если бы я был Марфорьо иль Пасквино! Тогда б моя беда сменилась на добро, И, гнева не страшась, творило бы перо, И я бы о властях заговорил свободно. Виново, согласись: лишь тот король для нас, Кому монаршие указы – не указ, Кто может о любом писать хоть что угодно. Марфорио, Пасквино – римские «говорящие статуи», к которым прикреплялись анонимные листовки с дерзкими политическими сатирами. C'est ores, mon Vineus, mon cher Vineus, c'est ore, Que de tous les chétifs le plus chétif je suis, Et que ce que j'étais, plus être je ne puis, Ayant perdu mon temps, et ma jeunesse encore. La pauvreté me suit, le souci me dévore, Tristes me sont les jours, et plus tristes les nuits. O que je suis comblé de regrets et d'ennuis ! Plût à Dieu que je fusse un Pasquin ou Marphore, Je n'aurais sentiment du malheur qui me point : Ma plume serait libre et si ne craindrais point Qu'un plus grand contre moi pût exercer son ire. Assure-toi, Vineus, que celui seul est roi A qui même les rois ne peuvent donner loi, Et qui peut d'un chacun à son plaisir écrire.

Жозе-Мария де Эредиа (1842 – 1905) José-Maria de Heredia Самурай Сквозь ставни, где травой переплетен бамбук, Рассеянным перстом водя по струнам бивы, Она глядит, как к ней по берегу залива, Победу одержав, идет любезный друг. Идет. С боков – мечи. Торопится, и вдруг Взметает веер ввысь. Красны шнурков извивы, А на доспехе – герб Хидзэна горделивый Иль Токугавы знак блестит в движеньях рук. Прекрасный воин тот, в пластины облаченный, Покрытый лаками и шелком расцвеченный, Лоснится и блестит, как исполинский рак. Да, он узнал ее. Он, улыбнувшись немо Под маской с бородой, к ней ускоряет шаг. Два золотых сяжкá, блестя, дрожат у шлема. Бива – японский струнный инструмент. Хидзэн – историческая область на юго-западе Японии. Токугава – династия сёгунов (верховных военных правителей) Японии в 1603 – 1868 гг. Le samouraï D'un doigt distrait frôlant la sonore bîva, A travers les bambous tressés en fine latte, Elle a vu, par la plage éblouissante et plate, S'avancer le vainqueur que son amour rêva. C'est lui. Sabres au flanc, l'éventail haut, il va. La cordelière rouge et le gland écarlate Coupent l'armure sombre, et, sur l'épaule, éclate Le blason de Hizen ou de Tokungawa. Ce beau guerrier vêtu de lames et de plaques, Sous le bronze, la soie et les brillantes laques, Semble un crustacé noir ; gigantesque et vermeil. Il l'a vue. Il sourit dans la barbe du masque, Et son pas plus hâtif fait reluire au soleil Les deux antennes d'or qui tremblent à son casque.

Жан де ла Тай (ок. 1540 – ок. 1616) О поврежденном состоянии Франции Насчитывают три во Франции сословья – Обязанность свою не помнит ни одно, Но каждое из них разврату предано И топчет Францию, разбухшую от крови. Чтит Церковь золото, забыв про богословье, Стяжанье рясою в церквах облечено, Дворянство честь свою забросило давно, Утратили свой блеск гербы и родословья. Сословье Третье вслед за первыми двумя Разбито надвое, само себя клеймя, – Кругом тягаются, грозят судебной карой. Несчастная страна! Столь видимое зло, Коль не опомнишься, сотрет тебе чело И города твои преобразит в хибары. Jean de la Taille (ca. 1540 – ca. 1616) De l'état corrompu de la France De tous les trois États dont la France est bâtie, Un seul ne marche droit en sa vocatïon, Mais tout trois font homage à la corruptïon Qui tient dessous ses pieds la France assujetie. L’Église est par le biens de prêcher divertie Et sous un simple habit crève d’ambitïon ; La Noblesse, oubliant de sa conditïon L’ancienne splendeur, anéantie ; Le Tiers État soutient de des premiers le faix, Et la moitié de lui ne laisse l’autre en paix, Qui ne l’ait tout plongé en process et usures. O miserable France! Un apparent méchef Su tu ne penses à toi, te pend dessus le chef, Qui reduira bientôt tes cités en masures.

Жоашен дю Белле (1522 – 1560) Joachim du Bellay CXXXLIII Девó, в простор морской стекаются все реки, Что слиться без следа; и так же вслед за ним Париж вбирает все – он полнится любым Добром, что создали на свете человеки. С Парижем в знаниях сравняются лишь греки, В величии ему подобен только Рим, В богатстве мы его лишь с Азией сравним, В новинках Африку он превзошел навеки. Добавлю про Париж, что взгляд моих очес Привык не замечать диковин и чудес, Но зрелище нашел чуднéе всех фантазий: Девó, с богатствами не примирить никак Досужую толпу бездельников-бродяг, Извозчиков, судéй и просто море грязи. В новинках Африку он превзошел навеки… – отсылка к афоризму Плиния Старшего ex Africa semper aliquid novi («из Африки всегда [приходит] что-то новое», Nat. Hist. VIII. xviii). Devaulx, la mer reçoit tous les fleuves du monde, Et n’en augmente point : semblable à la grand mer Est ce Paris sans pair, où l’on voit abîmer Tout ce qui là-dedans de toutes parts abonde. Paris est en savoir une Grèce féconde, Une Rome en grandeur Paris on peut nommer, Une Asie en richesse on le peut estimer, En rares nouveautés une Afrique seconde. Bref, en voyant, Devaulx, cette grande cité, Mon œil, qui paravent était exercité À ne s’émerveiller des choses plus étranges, Prit ébahissement : ce qui ne me put plaire Ce fut l’étonnement du badaud populaire, La presse des chartiers, les procès, et les fanges.

ÉMIGRÉ, 1924 Приходит час абсентовых фантазий И Angelus играет карильон... Не Франсуа ль случайно я Вильон, Не буду ль я повешен в Понтуазе? Бежал я из взбесившихся Евразий, Где свой Конвент и свой Наполеон... Быть может, обрету я свой Тулон На дне парижском, среди моря грязи? Я Гатчину встречаю в Фонтенбло, В Версале вижу Царское Село И Ярославля я взыскую в Шартре, Но здесь Лютеция, не Петербург, Но здесь один и тот же Эренбург... Пылай, Христово сердце на Монмартре!

Поль Скаррон (1610 – 1660) Paul Scarron О Париже Столпотворенье из дворцов, Из улочек в навозных кучах, Святилищ, тюрем и торцов, Из лавок и торгов толкучих, Из сволочи со всех концов, Ханжей, блудниц, красоток жгучих, Измен, убийств, воров, лжецов, Чинуш, судейских, тварей сучьих. Кругом дворяне без гроша, Повсюду грабят не спеша, Везде собранье всякой швали; Не счесть пажей и колымаг, Кругом шумиха и бардак. Вот вам Париж. Ну что, узнали? Sur Paris Un amas confus de maisons, Des crottes dans toutes les rues, Ponts, Églises, Palais, Prisons, Boutiques bien ou mal pourvues, Force gens noirs, blancs, roux, grisons, Des prudes, des filles perdues, Des meurtres et des trahisons, Des gens de plume aux mains crochues, Maint poudré qui n'a pas d'argent, Maint homme qui craint le Sergent, Maint Fanfaron qui toujours tremble, Pages, Laquais, Voleurs de nuit, Carrosses, chevaux et grand bruit : C'est là Paris ; que vous en semble?

Уолтер Джеймс Тернер / Walter James Turner (1889 – 1946) Романтика Угодил я лет в тринадцать В край чудесный навсегда – Чимборасо, Котопахи Увели меня туда. Умерли отец и брат мой И развеялись, как сон, – Лишь сиял Попокатéпетль, Светом солнца золочен. Еле слышал я уроки, Игры сверстников-ребят – Чимборасо, Котопахи Застилали слух и взгляд. Золотой объятый грезой, Брел я в школу и домой – Высился Попокатéпетль Над булыжной мостовой. Мальчик смугло-золоченый Шел со мною в тишине: Чимборасо, Котопахи Говорить не дали мне. Очарованно глядел я: Всех цветов прекрасней лик… Светлый мой Попокатéпетль, То был твой волшебный миг! Город, люди, экипажи Расплывались, как во сне. Чимборасо, Котопахи, Вы пленили душу мне! Romance When I was but thirteen or so   I went into a golden land, Chimborazo, Cotopaxi   Took me by the hand. My father died, my brother too,   They passed like fleeting dreams, I stood where Popocatapetl   In the sunlight gleams. I dimly heard the master’s voice   And boys far-off at play, — Chimborazo, Cotopaxi   Had stolen me away. I walked in a great golden dream   To and fro from school— Shining Popocatapetl   The dusty streets did rule. I walked home with a gold dark boy   And never a word I’d say, Chimborazo, Cotopaxi   Had taken my speech away. I gazed entranced upon his face   Fairer than any flower— O shining Popocatapetl   It was thy magic hour: The houses, people, traffic seemed   Thin fading dreams by day; Chimborazo, Cotopaxi,   They had stolen my soul away!