Гляньте, кьянти!

Ближе к концу спектакля героиня начинает варить картошку. Она переворачивает театральный софит и ставит на него кастрюлю, получается полная иллюзия стоящей на плите кастрюли. Классный образ. Но чтобы все уже точно его оценили и заметили, Ирина несколько раз вопрошает: «Кипит?» «И что, все равно не кипит?» «А теперь точно кипит»? Это, пожалуй, единственное интонационное излишество. Потому что, как в Винни Пухе «И незачем так орать, я и в первый раз все слышал»))) Спектакль — это всегда обоюдное творение, команды и зрителя. И что интересно. В какой-то момент мне захотелось положить Дане голову на плечо. И Irina Grudzinskaia, которая сидела впереди меня и, соотвественно, не могла нас видеть, в ту же минуту тоже положила голову на плечо своему мужу. Купить цветы в субботу оказалось задачкой со звездочкой, поэтому вместо цветов я принесла Ире ананас))) В следующий раз спектакль играют 15 июня в театре Маленький. Не пропустите! (И шепотом: мы очень постараемся привезти спектакль к нам на фестиваль)

Вчера мы сходили лучший спектакль, который видели в Израиле! Михаил Уманец поставил «Флорентийские ночи Марины Цветаевой». Это моноспектакль Ирина Соболева, художник Sasha Dashevskaya, продюсеры Maria Malos Poloushko и Simon Steinberg. Тут сошлось все — и множество оммажей учителям, Дмитрию Крымову и Анатолию Васильеву, и миллион театральных находок. Некоторые сами по себе не новы, но то, как они обыгрываются, делают спектакль очень тонким и нежным полотном. Казалось бы, в моноспектакле надо, с одной стороны, занимать актрису, чтобы ее монологи не были просто меладекламацией, с другой — ее движения и жесты должны быть оправлены режиссерски и драматургически. Тут нет ни провисаний, ни наигранности, ни одной лишней мизансцены или жеста. В карикатурном продюсере в начале спектакля узнается почерк учителя Михаил Уманец и Sasha Dashevskaya — Дмитрия Крымова с его регулярным обращением к площадной эстетике. В пении Зыковой мне показалась цитата из Опуса №7, в котором тоже играл Миша.

Из школы пришли новости, что во Франции сегодня празднуют день матери. В этой связи вспомнилось одно из моих самых любимых произведений французской культуры – опера-балет Равеля “L’enfant et les sortilège”. В русском переводе это звучит как «Дитя и волшебство», но ведь это же никакое не волшебство, дорогие знатоки французского? Что это на самом деле - чары, магический ритуал, как предлагает chat GPT, заговор, колдовство? Итак, мама утром приносит мальчику завтрак и просит сделать уроки. Мальчик говорит, что завтрак невкусный, уроки делать он не хочет, зато хочет гулять, есть торт и тянуть за хвост кота и вообще “J’ai envie de gronder tout le monde“ (знатоки, это «зол на весь мир» или прям «хочу ругаться»?). Мама злится и наказывает его, заставляет сидеть одного в комнате. Мальчик в ответ протестует и устраивает в комнате небольшой погром, разбивает чайный сервиз, срывает обои, пачкает чернилами диван. Вдруг, все эти вещи оживают и нападают на мальчика. Кушетка с креслом танцуют минуэт, огонь выходит из камина, кошка с котом натурально мяукают и вальсируют на 5/4. Это уже такая вполне половозрелая кошачья любовь, от которой мальчику становится страшно (еще в самом начале нас предупреждают рифмой "mechant / le chat"). Да и вообще звучит этот момент, прямо как конец света. Но что еще неприятнее – появляется призрак принцессы, про которую он вчера вечером читал книгу. Он ей радуется, но она говорит: «ты книгу разорвал и не узнаешь теперь, что со мной будет». В какой-то момент комната растворяется и мальчик оказывается в саду – уже в большом мире, где, как выясняется, он тоже многих обидел. Воткнул в дерево нож (как же гениально у Равеля поёт дерево!), что-то нехорошее сделал со стрекозой и лягушкой, и вообще успел натворить всякого. И вот все живые существа в этом саду идут на мальчика войной, и в суете этого наступления, среди угроз когтями и клыками, кто-то случайно наступает на белку. Мальчик вдруг забыв про свой собственный страх, поднимает её и перевязывает лапку. Настроение животных и растений меняется. Они говорят, что мальчик, оказывается, добрый и мудрый, что он произносил какое-то странное слово, когда мы его пугали, давайте поможем ему, отнесем его в гнездо (au nid) и вместе крикнем это слово. И дальше они поют почти григорианский хорал о том, какой мальчик добрый и мудрый, а мальчик, рассеивая sortilèges, поёт то самое слово, на котором и заканчивается представление – МА-МА. PS: Обычно дети зовут маму на малую или большую терцию (погрустнее или повеселее - в зависимости от настроения). Это самое приятное для уха отношение звуков, так уж сделала детей природа. Но когда в этом призыве есть немного досады или недоумения, получается кварта – чуть более резкий спуск голосом вниз с первого слога Ма, что и воспроизвёл в своей опере Равель.

Или вот классика соц-арта от группы «Гнездо» Железный занавес, 1975 г

Ну а если Вы британец из западных пригородов Лондона, то на первый план в театре выходит безопасность (Театр Ричмонд)

Три занавеса для Венской государственной оперы от Сая Твомбли, Марты Юнгвирт и Ансельма Кифера 🫶🏻 Каждый год Венская государственная опера выбирает известного художника, который преобразит занавес. В коллекции оперы уже 26 коллабораций Думаем зрителей масштабная работа площадью 176 квадратных метров впечатляет не менее постановок 🥹

А вот так в этом году поздравил с Пасхой своих подписчиков в запрещённой сети Центр Вермеера в Делфте. Образ «Девушки с жемчужной серёжкой» узнаётся безошибочно.

В Страстную Пятницу поговорим об одной из лучших скульптур великого Микеланджело. Пьета Ронданини из миланского Кастелло Сфорцесско — незавершенная последняя скульптура Микеланджело. Но именно она лучше всего иллюстрирует творческий метод мастера. Представьте себе ванну, наполненную до краев водой. Внутри лежит модель будущей скульптуры. А теперь вытащите из ванны заглушу и начните постепенно спускать воду. И сначала появятся самые выпуклые части, коленки, локти и пр. Потом еще немного спустите воду. Проявился следующий уровень. И так далее. Вот к плоскости камня Милеканджело относится так же, как к воде в ванне. Постепенно высвобождал будущую скульптуру из толщи мрамора. Поэтому все его скульптуры так хорошо проработаны с «фасада», а спины их кажутся как будто не доделанными. Но это было не просто методом работы, но и частью художественного языка скульптора. Итак, Пьета Ронданини. Если посмотреть на то, как идеально обработаны ноги Христа и как постепенно степень деталировки меняется от передней плоскости к дальним, можно понять, что это не только особенность метода, но и художественный замысел. Таким образом, все внимание и скульпторов и зрителя фокусируется именно на фигуре Христа. Тогда как дева Мария как будто расстроятся в своем горе и почти становится лишь тенью. Микеланджело работал над этой скульптурой последние 12 лет своей жизни. И она так и осталась незавершенной, но образ ее остается очень цельным, глубоким и пронизанным трагизмом момента. Этот момент человеческой истории — своебразный мостик между миром достихристианским и тем, что через несколько лет выльется в христианскую культуру, образ которой пока еще только угадывается и начинает проступать. Так же, как силуэт Девы Марии в последней скульптуре великого мастера.

https://www.youtube.com/watch?v=N8fPScL7aq4 Однажды на концерте в консерватории Пианист блестяще играл сначала этюды Шопена, а потом этюды Леопольда Годовского, которые по сути – каверы на этюды Шопена. Внезапно какая-то бабушка вскочила, начала крестить себя и Пианиста, и орать «изыди, чёрт!». Совсем недалеко у дверей на входе в зал стояла девушка с отличной реакцией. Она моментально подскочила к бабуле, нежно обняла её и сказала «не волнуйтесь, пожалуйста, скоро всё это закончится». В этих этюдах Годовский пытался представить, какую бы музыку написал Шопен, если бы он жил на 70 лет позже. Добавляя в гармонии Шопена больше полутонов, больше полифонии, до предела усложняя её технически (а когда это было недостаточно сложно, просто предлагал играть одной левой рукой примерно то же, что Шопен написал для двух рук). Есть каверы с совершенно другим замыслом. У того же Годовского в Пассакалье в 44 вариациях он раскрывает все существовавшие на тот момент музыкальные стили одну только тему – вступления (!) к неоконченной симфонии Шуберта и только в финальной вариации на последней минуте, мелодия воспроизводит аккомпанемент (!) к главной теме Симфонии. Это трибьют и признание в любви к Шуберту. Годовский как бы говорит: «никакое моё мастерство жонглировать гармониями, сплетать и расплетать узоры мелодий – не стоит шубертовского взмаха дирижёрской палочкой. В XX веке грань между цитированием и каверами окончательно стёрлась. Композиторы стали включать целые фрагменты чужих произведений в свои и со временем это перестало быть зазорным. Я уже писал про Паганини и многочисленные вариации на вариации. Туда же - полистилистика Альфреда Шнитке, некоторые произведения которого – на 100% коллаж из цитат. Фрагменты из разных эпох становятся символами. В отличие от оригинала они сообщают не что-то конкретное, а отражают целый культурный слой. Грандиозное, но совершенно неизвестное произведение, про которое я обязательно напишу отдельно, – «Лабиринты» Николая Сидельникова. В заключительной части «Последний путь в царство теней» под лейтмотив «шагов на снегу» Дебюсси, Герой постепенно растворяется среди теней, но исчезая сам, обнаруживает, что его произведения теперь живут в одном мире с Бетховеном, Малером, Рахманиновым и Стравинским. Но есть ещё один вид каверов, ради которого я и начал писать этот многословный пост. Это полная понимания и опоры на первоисточник улыбка. Не ирония, не прокофьевский сарказм, отдающий Фаустом, а пост-ирония – как бы шутка, но как бы всерьёз, как бы такое состояние, за которое можно уцепиться и грести себе дальше спокойно. Дусэ написал этот кавер в XX веке, но и сейчас это замечательный, устремлённый в будущее, тренд в искусстве, который Аня Виленская называет метамодерном. Один из верных рецептов здеь – подмешать к вопросам жизни и смерти, войны и мира, прошлого и будущего – немного джаза. Итак, Сlément Doucet– кавер на финал Тристана и Изольды Рихарда Вагнера.