Дочитал интересную книгу Сергея Сергеева «Русское самовластие. Власть и ее границы. 1462-1917». Это масштабный обзор русской истории, главным предметом которого является один и тот же постоянно воспроизводившийся политический принцип власти - это система организованного произвола, в которой абсолютно безграничными правами обладает только монарх. Собственно, и правом это тоже назвать нельзя - так как право («легальный дискурс») отсутствует как таковое. Его заменяет абсолютная, не связанная ничем, воля одного человека, имеющая сакральный статус. Общество, над которым возвышается эта фигура, бесформенно, аморфно. Сословия, договорные отношения, любые формы представительства здесь практически полностью отсутствуют. Единственное, что собирает и держит социальное целое, фактически состоящее из рабов разного достатка - деспотическое государство, эти «вериги русского народа» (по выражению Константина Леонтьева).
Этот принцип берет свое начало во времена ордынского ига, когда князь теряет всякую зависимость от внутреннего договора со своими подданными. Затем, начиная с Ивана III, утверждается принцип абсолютной власти царя, несравнимый с любой европейской страной. На протяжении столетий этому принципу не противостоял всерьез ни один альтернативный проект. К ним, как показывает Сергеев, нельзя отнести ни Земской собор 17 века, ни «верховников» 18го. Самовластие оставалось неизменным в своих основных чертах и после Петра I и Александра II. Крах этой системы в 1917 году наступил, в первую очередь, в результате военной катастрофы и самораспада. Впрочем, как считает Сергеев, большевики позже фактически в новой форме восстановили самовластие, которым мы все наслаждаемся и сегодня.
У книги, которая является полным антиподом утвержденной сегодня Путиным концепции единого стандарта национальной истории, как мне кажется, есть все шансы занять важное место в подпольной библиотеке русского диссидента эпохи «сво». При этом, что все ее вышеперечисленные тезисы не только не являются новыми, но и опираются на старую линию критики государства, восходящую к Чаадаеву, славянофилам и народникам. Это традиция мысли, которая была сосредоточена на выявлении антагонизма между государством и народом, взгляде на историю России как нескончаемый поток насилия. Сергеев как бы суммирует эту линию, добавляя ей большое количество красок и свидетельств. Однако главное, что отличает «Русское самовластие» от революционной критики прошлого - собственно, отсутствие какой-либо революционной перспективы, выявлении на каждой странице истории деспотизма контр-истории сопротивления. Для народников жестокое уничтожение государством личностного начала приводило к рождению новой радикальной субъектности, восставшей вопреки всему освобожденной личности. Для марксистов (например, Покровского) - классовую борьбу низов, вытесненную историю сопротивления и восстаний. Без этой альтернативной линии описание «самовластия» приобретает характер рока, некой скрытой структуры, обнаруживающей себя снова и снова. Узнавать в чудовищном прошлом чудовищное настоящее - слабая мотивация для борьбы за иное будущее. Так что читателям останется делать эти выводы самостоятельно. Тем более, материала для этого, благодаря книге Сергеева, вполне хватит.