Империя и Мир

Всем беспокоящемся искренне спасибо, канал не увели, никуда я не пропал, на фоне разворачивающейся охоты на призрачных ведьм и прочих выдуманных кротов от Германии до Британии моя персона отбрасывает лишь тень наблюдателя, и все вполне нормально. Просто работы много, потому что время чуть ускорилось.

Тем временем, пока на фронте совершаются события и прочие явления, случаются также высылки французских дипломатов из Буркины, лихорадочные аресты левых (не в том смысле) русских дойче в Германии, взрывы на пороховых заводах в Британии и находка беглых евролигархов в России. Но это все ритуал, ритуал – религия. А тут канал скорее о вере. Но конкретной. С результатом.

Ключ к христианской вере довольно прост. К сожалению, этот ключ большинство не желает, не хочет, и не согласно «найти». Хотя на поверхности. А использовать ключ – опасно. Даже (и особенно) в институте церкви. Потому что засов открывает потаенную дверь. А ключ прост – «если веришь в Христа – верь и в Пилата». Человек встречает Бога, Человек делает что надо, Бог решает что будет, и оба при этом обыкновенные люди. Вроде. И в этой встрече роли вполне меняются каждую секунду. Недавно упомянутый Ницше просто пробил непонятную цель слева, ничего не уловив. «Бог умер», спасибо за информацию очень важно для нас. Убили, а не умер, воскрес, а не мы. Ни слова о истине – и уважая все вероисповедания – но посмею сказать: Христос подарил нам самую красивую, человеческую, и крутую веру. И помянем простого и исполнительного чиновника имперской провинции.

Когда кажется, что «кругом измена, трусость, и обман», помни что эта тройка необходима для истинной победы. Особенно продвинутые юзеры вспоминают о «удаче». В этом, и только в этом, истинный смысл триумфальной квадриги.

Какой сюрприз. Какой сюрприз. Я уверен, что уважаемый ветеран СВО Дмитрий Олегович Рогозин об этом ничего не знал и господин Олег Фролов совсем случайно у него оказался заместителем директора еще в 2018 году, когда за ним были, внимание, «закреплены вопросы разработки и производства боевой ракетной техники, создания спутников и систем специального назначения, а также мобилизационная подготовка. В силу специфики этой тематики он замкнут непосредственно на главу «Роскосмоса»» Как так получилось, какой конфуз. Абсолютно уверен, что следствие довершит свою работу и камня на камне не оставит от грязных инсинуаций в отношении выдающегося дипломата и лучшего руководителя космической отрасли, от которого сам Илон Маск шарахался. В семье не без козла, или как там говорят? Не помню, короче.

Ницше, конечно, гений. (Забавно, конечно, хоть и печальная констатация состояния русского переводческого искусства, что Heimatlosen переведи как «безродные», а не по смыслу: «лишенные родины»). Мы неблагосклонны ко всем идеалам, в которых кто-либо мог бы еще чувствовать себя уютно даже в это ломкое, поломанное переходное время; что же до их "реальностей", мы не верим в их долговечность. Лед, по которому сегодня можно еще ходить, стал уже очень тонок: дует весенний ветер, мы сами, мы, безродные, являем собою нечто проламывающее лед и прочие слишком тонкие "реальности"… Мы ничего не "консервируем", мы не стремимся также обратно в прошлое, мы нисколько не "либеральны", мы не работаем на "прогресс", нам вовсе не нужно затыкать ушей от базарных сирен будущего, то, о чем они поют: "равные права", "свободное общество", "нет больше господ и нет рабов", не манит нас! - мы просто царство справедливости и единодушия (ибо оно при всех обстоятельствах стало бы царством глубочайшей посредственности и китайщины), мы радуемся всем, кто, подобно нам, любит опасность, войну, приключения, кто не дает себя уговорить, уловить, умиротворить, оскопить, мы причисляем самих себя к завоевателям, мы размышляем о необходимости новых порядков, также и нового рабства, - ибо ко всякому усилению и возвышению типа "человек" принадлежит и новый вид порабощения – не правда ли? (…) Мы не гуманисты; мы никогда не рискнули бы позволить себе разглагольствовать о нашей "любви к человечеству" – для этого мы недостаточно актеры! Или недостаточно сен-симонисты, недостаточно французы! Нужно глубоко погрязнуть в галльском излишестве эротической раздражительности и влюбчивой нетерпеливости, чтобы, все еще продолжая играть в порядочность, лезть на человечество со своей похотью… Человечество! Была ли еще более гнусная карга среди всех старух (разве что "истина": вопрос для философов)? Нет, мы не любим человечества; но, с другой стороны, мы далеко и не "немцы", в расхожем нынче смысле слова "немецкий", чтобы лить водну на мельницу национализма и расовой ненависти, чтобы наслаждаться национальной чесоткой сердца и отравлением крови, из-за которых народы в Европе нынче отделены и отгорожены друг от друга, как карантинами. Мы слишком независимы для этого, слишком злы, слишком избалованы, слишком к тому же хорошо обучены, слишком "выхожены"; мы во всяком случае предпочитаем этому жить в горах, в стороне, "несвоевременно", в прошлых или грядущих столетиях, лишь бы уберечь себя от тихого бешенства, к которому мы были бы приговорены, будучи свидетелями политики, опустошающей немецкий дух тщеславием, и к тому же мелочной политики, - разве не вынуждена она, во избежание распада собственного ее творения, посадить его между двух смертельных ненавистей? разве не должна она желать увековечения партикуляризма в Европе?.. Мы, безродные, мы, как "новейшие люди", слишком многогранны и разнородны по своей расе и происхождению и, следовательно, мало искушены в том, чтобы принимать участие в изолгавшемся самопреклонении и блуде, которые нынче выпячиваются в Германии в качестве вывески немецкого образа мыслей и которые выглядят двукратно лживыми и непристойными у народа, обладающего "историческим чувством". Мы, одним словом, - и пусть это будет нашим честным словом! – добрые европейцы, наследники Европы, богатые, перегруженные, но и обремененные чрезмерным долгом наследники тысячелетий европейского духа: как таковые, мы вышли из-под опеки и христианства и чужды ему, именно потому, что мы выросли из него и что наши предки были самыми беспощадно честными христианами христианства, жертвовавшими во имя веры имуществом и кровью, сословием и отечеством. Мы – делаем то же. Но во имя чего? Во имя нашего неверия? Во имя всякого неверия? Нет, вам это лучше известно, друзья мои! Скрытое да в вас сильнее, чем любые нет и может быть, которыми вы больны вместе с вашим веком; и когда вам придется пуститься по морям, вы, невозвращенцы, то и вас вынудит к этому – вера!

Ницше, конечно, гений. (Забавно, конечно, хоть и немного печально, что Heimatlosen перевели как «безродные» – а не по сути: «лишенные Родины») Мы неблагосклонны ко всем идеалам, в которых кто-либо мог бы еще чувствовать себя уютно даже в это ломкое, поломанное переходное время; что же до их "реальностей", мы не верим в их долговечность. Лед, по которому сегодня можно еще ходить, стал уже очень тонок: дует весенний ветер, мы сами, мы, безродные, являем собою нечто проламывающее лед и прочие слишком тонкие "реальности"… Мы ничего не "консервируем", мы не стремимся также обратно в прошлое, мы нисколько не "либеральны", мы не работаем на "прогресс", нам вовсе не нужно затыкать ушей от базарных сирен будущего, то, о чем они поют: "равные права", "свободное общество", "нет больше господ и нет рабов", не манит нас! - мы просто царство справедливости и единодушия (ибо оно при всех обстоятельствах стало бы царством глубочайшей посредственности и китайщины), мы радуемся всем, кто, подобно нам, любит опасность, войну, приключения, кто не дает себя уговорить, уловить, умиротворить, оскопить, мы причисляем самих себя к завоевателям, мы размышляем о необходимости новых порядков, также и нового рабства, - ибо ко всякому усилению и возвышению типа "человек" принадлежит и новый вид порабощения – не правда ли? При всем этом мы должны чувствовать себя как на иголках в век, который горазд бахвалиться тем, что он самый человечный, самый кроткий, самый правовой из всех бывших до сих пор под солнцем? Достаточно скверно, что как раз при этих прекрасных словах возникают у нас тем более безобразные задние мысли! Что мы видим в них лишь выражение – и маскарад – глубокого расслабления, утомления, старости, скудеющей силы! Какое нам дело до мишуры, с помощью которой больной приукрашивает свою слабость! Пусть он выставляет ее напоказ, как свою добродетель, - не подлежит никакому сомнению, что слабость делает кротким, ах, таким кротким, таким правовым, таким безобидным, таким "человечным"! – "Религия сострадания", в которую нас хотели бы обратить, - о, нам достаточно известны истеричные самцы и самки, которым нынче нужна как раз эта религия для покрывала и наряда! Мы не гуманисты; мы никогда не рискнули бы позволить себе разглагольствовать о нашей "любви к человечеству" – для этого мы недостаточно актеры! Или недостаточно сен-симонисты, недостаточно французы! Нужно глубоко погрязнуть в галльском излишестве эротической раздражительности и влюбчивой нетерпеливости, чтобы, все еще продолжая играть в порядочность, лезть на человечество со своей похотью… Человечество! Была ли еще более гнусная карга среди всех старух (разве что "истина": вопрос для философов)? Нет, мы не любим человечества; но, с другой стороны, мы далеко и не "немцы", в расхожем нынче смысле слова "немецкий", чтобы лить водну на мельницу национализма и расовой ненависти, чтобы наслаждаться национальной чесоткой сердца и отравлением крови, из-за которых народы в Европе нынче отделены и отгорожены друг от друга, как карантинами. Мы слишком независимы для этого, слишком злы, слишком избалованы, слишком к тому же хорошо обучены, слишком "выхожены"; мы во всяком случае предпочитаем этому жить в горах, в стороне, "несвоевременно", в прошлых или грядущих столетиях, лишь бы уберечь себя от тихого бешенства, к которому мы были бы приговорены, будучи свидетелями политики, опустошающей немецкий дух тщеславием, и к тому же мелочной политики, - разве не вынуждена она, во избежание распада собственного ее творения, посадить его между двух смертельных ненавистей? разве не должна она желать увековечения партикуляризма в Европе?.. Мы, безродные, мы, как "новейшие люди", слишком многогранны и разнородны по своей расе и происхождению и, следовательно, мало искушены в том, чтобы принимать участие в изолгавшемся самопреклонении и блуде, которые нынче выпячиваются в Германии в качестве вывески немецкого образа мыслей и которые выглядят двукратно лживыми и непристойными у народа, обладающего "историческим чувством".

Тот случай, когда все с первой фразы так прекрасно, что добавить просто нечего. Kill combo. Напомню на всякий случай, что чтобы феникс родился заново, его надо сначала сжечь.

Когда будет наконец-то и что делать потом Я тут где-то выше, еще до теракта, обещал под утро написать что будет после Победы. Долг платежом красен. Уверен я лишь в одном. Когда скажут, что эта война закончилась, и люди будут праздновать, танцевать под музыку, обниматься, и целовать незнакомок и незнакомых, внезапно находить НЗ 777 в окопах / Шато Лафит в дворцах, то всегда где-то там будет присутствовать товарищ, который со всеми, как заведено, и поднимет последную рюмку, и даже может чуть потанцует, а потом отойдет в сторону. На бруствер, или к стойке бара. Молча там закурит, или закажет крепкое без льда. Вытащит планшет, телефон, или даже просто позовет посыльного с номерным бланком. И напишет туда: «Поздравляю, товарищи. Завтра жду на час позже обычного. Отчет по ситуации согласно плана. Решения подготовить письменно». Потому что оптимисты знают, что все еще впереди и никогда не закончится, если быть начеку. Если не быть, то закончится навсегда, для всех. А эта война – по настоящему и окончательно – закончится ровно через три солнечных года. Солнечных и иногда даже счастливых.