Кинопус

На 40-й минуте и 1-й секунде второй серии «Дома Дракона» в оригинальной звуковой дорожке отчётливо звучит короткий «жу!» сообщения на телефон в бесшумном режиме. Звучит, как приговор.

Когда, наконец, наши достижения признает какая-нибудь академия, и мы предстанем перед залом на сцене, сжимая потными ладошками какую-нибудь статуэтку, то отдельным абзацем в наших благодарностях читателям будут наши донатеры. Донат для нас это не просто денежка, и совсем не оплата труда. Для нас это материальное выражение признания. А значит и мощная мотивация. Потому что вы ведь могли этого и не делать, но сделали. А значит мы сделали вам очень хорошо. Артисту того и надо, чтобы не останавливаться.

Чтобы и вам было чем заняться, дорогие интроверты ❤️ #kinopusbingo

Стирай, Киркоров, плачь и пой Посмотрели новый клип Филиппа Киркорова «Стирай». Время пришло. Происходит прачечная. Шуршат простыни, стиральные машины вращают барабаны. Посреди всего этого стоит Филипп Киркоров, стриженный под пепельный горшок, и драматически наливает жидкое средство для стирки в лоточек. Видно, что он не просто руководит прачечной, но и активно участвует в процессах. Настоящий лидер. К зданию прачечной подлетает джип, он красиво пробит пулями в нескольких местах. В джипе сидит мужчина в костюме, он красиво небрит — возможно, тоже в нескольких местах. Мужчина идёт в прачечную и спрашивает у ближайшей прачки, где здесь главный прач. Голосов не слышно за музыкой, но прачка явно говорит что-то вроде: «Вон дылда с поганкой на голове» — и кивает на Филиппа, складывающего пододеяльник. Мужчина проходит в кабинет Филиппа и сдаёт ему свой телефон, пистолет, деньги, ещё деньги, ещё деньги и заключает договор на стирку... нет, не на стирку. Это договор на стирание. Пока Филипп сгребает деньги в ящик стола, по телевизору показывают новостной сюжет, в котором мужчину на джипе ищет милиция. По пистолету и деньгам мы понимаем, что мужчина — это специальный агент и ему нужно залечь на дно. А Филипп Киркоров — это как раз дно. Филипп даёт мужчине кнопочный телефон, сажает его в прачечный фургон вперемешку с бельём и везёт за город, в коттедж, там безопасно. Филипп знаками показывает мужчине, что тут безопасно, а ещё тихо, а ещё ну всё, бывай, и уезжает. Спецагент начинает жить жизнью человека, залёгшего на дно — он ставит на пол сумку с деньгами, а потом колет дрова, умывается дождевой водой, тыкает кочергой в печку, качается на свежем воздухе и жрёт безымянные консервы. Консервы — это единственный продукт в клипе, под которым в углу экрана не подписаны рекламные данные. Не договорились, видимо. А мог бы ведь и Агушу хомячить, или вообще Чаппи — просто вопрос цены. Наевшись консервов, спецагент звонит куда-то по кнопочному телефону и к нему приезжает женщина на Порше. Она обворожительно входит в коттедж, улыбается спецагенту, стреляет в него сначала глазами, а потом дважды из пистолета. Судя по направлению руки — в голову. А он ей доверял. А зря. Женщина уезжает обратно, а спецагент лежит в лодке на закате, слегка свешиваясь из неё за борт. Как он из коттеджа оказался в лодке, непонятно — не женщина же его тащила в вечернем платьем на шпильках. Вместе с собой она увозит сумку спецагента с деньгами, а в следующем фрагменте Филипп Киркоров выбирает по каталогу элитное жилье. Но это ещё не конец. Спецагент лежит на операционном столе. Он не умер от выстрелов — может, у него просто мозг справа, такое бывает. Мужчину собираются оперировать, и медсестра игриво проводит ему пальцем по носику. Видимо, это частная клиника. Пока спецагента оперируют, женщина на Порше приезжает в прачечную. Голосов опять не слышно, но Филипп как бы спрашивает её: «М?», а она виляет глазами влево и мнётся, как нестираная наволочка. «Ну что ж, выжил так выжил!» — беззвучно говорит Филипп и идёт в больницу. Прямо удивительно, как ловко Филипп это всё простирнул, то есть, простите, провернул. В больнице он отдергивает занавеску у кровати и присаживается на край. На кровати лежит спецагент с замотанным бинтами лицом. Филипп вручает ему новый паспорт. Теперь спецагента зовут Борис. Борис встает, подходит к зеркалу и разматывает себе бинты — под ними оказывается лицо немецкого актёра Вольфганга Черни. Лицо довольно улыбается непонятно чему: денег нет, работы нет, любимая женщина стреляла в тебя из пистолета по указке начальника прачечной, который изменил тебе внешность. В конце клипа Филипп, весь в кольцах, брошах, шляпах и тростях, приехал на какое-то фешенебельное мероприятие на лимузине, за рулём которого сидит наш Борис. Такая нелёгкая судьба — и всё ради того, чтобы устроиться водителем к Филиппу Киркорову.

Мы продолжаем находиться в поисках монтажёра для видеоверсий кинопусов. Всё остальное у нас есть, и даже исходники. Условия у нас – говно. Но это говно только для тех, кто видит себя «работником». Этого мы предложить не можем, платить на начальном этапе нам нечем. Если проект «взлетит», то это изменится. Поэтому мы ищем того, кто возьмёт на себя работу с видео на партнёрских условиях. Для этого нужно, чтобы творческая мотивация превалировала над финансовой. Поэтому, пожалуйста, не пишите нам, если в вашей душе теплится вопрос «сколько вы будете платить за ролик?» Нисколько. Доход будет зависеть от проекта.

Караваджо: кабаки. кулаки и кисти Почитать фильм из коллекции Метнуть донат на Сбер или Тинькофф

Караваджо: кабаки, кулаки и кисти (4/4) «Да что за...» — только и успел сказать Караваджо, как его отволокли в Форт Святого Ангела и посадили в каменный мешок «гува» — четырехметровую конусную пещеру для смертников, откуда невозможно сбежать. К утру Караваджо оттуда сбежал. Как и многое другое в его судьбе, детали побега остаются неизвестны. Но кажется, не обошлось без старого друга Марио, которого он ещё в далекой юности рисовал в пожухлых листьях. Караваджо продолжает бежать и скрываться, но подозрительные личности идут за ним по пятам. Это не очень сложно — нужно просто двигаться по широкому следу из живописных шедевров. В живописи Караваджо по-прежнему придерживался передовых взглядов и всегда старался сделать что-то новенькое. Однажды двое его подмастерьев пришли в мастерскую, а там мёртвое тело, причем такое, видавшее виды на жарком Силицийском солнце. Караваджо попросил подмастерьев поднять тело и подержать ровно, пока он будет его гениально зарисовывать. «Но... нет. Это же труп!» — замотали головами подмастерья. «Это не труп, это натура. А теперь, ну-ка!» — сказал Караваджо и выразительно поднял со стола кинжал. Так появилась картина «Воскрешение Лазаря». В октябре 1609 года в газетах написали о смерти художника, но это был фальстарт. Просто в неаполитанском трактире его избили так, что по нему сначала было непонятно. Еле живого Караваджо оттащили во дворец племянника всё той же маркизы Колонна, чтобы он там ещё немножко порисовал. Там художник написал «Саломею с головой Иоанна Крестителя» и отправил её Магистру Мальтийского ордена с запиской: «Извини». И ещё написал «Мученичество святой Урсулы», с которой — с Урсулой, а не с картиной — была забавнейшая история. Урсула путешествовала в компании одиннадцати тысяч девственниц. Их поймали гунны, страшно возмутились их девственностью и всех убили, а сама Урсула вдруг покорила вождя гуннов своей скромностью и красотой. И он ей сказал: «Слушай, извини за девственниц, выходи за меня замуж». Урсула отказалась, и вождь выстрелил в неё стрелой. Ну, а что ему ещё было делать? В общем, это была последняя картина Караваджо. Возможно, он написал бы ещё что-то, но тут папа римский анонсировал помилование. Художник немедленно собрался в Рим, чтобы как только помилование заработает, он уже — хоп! — и сразу в Риме. Он нанял парусную лодку и вот тут всё внезапно сломалось. Караваджо уплыл куда-то мимо Рима и умер там, не совсем понятно где и когда. О том, что это случилось в Порто-Эрколе, тоже уже потом все договорились, чтобы строить из себя историков и привлекать туристов. Точные причины смерти Караваджо неизвестны, хотя вездесущие ученые со своим углеродным анализом говорят, что его доконал золотистый стафилококк. Или сифилис. Или малярия. Или отравление свинцом от красок. А может, его настигли агенты папы Римского. Или солдаты испанского гарнизона. Или рыцари Мальтийского ордена. Или же это были многочисленные мстительные братья той трижды разнесчастной сестры Лючии, которая всего-то навсего однажды ненадолго обнажила плечо. И от которой не осталось даже портрета.

Караваджо: кабаки, кулаки и кисти (3/4) «Да! — кричали меценаты. — Сделай нам... как ты это называешь?.. кьяроскуро! И тенеброзо сделай!». Караваджо достиг главного совокупного впечатления от своего творчества — «это возмутительно, но очень круто». Когда Караваджо только поселился в замке своего первого кардинала, от тамошней либеральной тусовки отделился человек и присел Караваджо на уши. Незнакомец с жаром доказывал, что вот музыка — она получше живописи будет, повыразительнее, а застывшая картинка — это так. «А как вас зовут, извините?» — поинтересовался Караваджо. «Галилей, музыкант». «М, понятно. Мне тоже как-то в детстве лютню подарили», — сострил художник, а в следующий приезд Галилея в замок показал ему картину «Музицирующие мальчики». На заднем плане Караваджо изобразил самого себя с рожком, чтобы показать, где он дудел мнение Галилея о живописи. Постепенно, через упорную работу и кардиналов он дорвался до росписи церквей, стал окончательно знаменит, творил монументальные полотна, но не предавал себя: продолжал пить, играть и драться по кабакам. Слава его зашла так далеко, что даже когда его посадили в тюрьму после очередной драки, навстречу ему из камеры кто-то сказал: «О, Караваджо!». Это был Джордано Бруно. Караваджо вышел через три дня, но все три дня они проговорили, и художник остался под большим впечатлением от учёного монаха. «Судя по тому, насколько вы смелы и образованны, мой друг, вы здесь надолго», — сказал Караваджо напоследок. «Видимо, да», — спокойно ответил Джордано Бруно. Через несколько лет в толпе на площади Цветов один из учеников Караваджо взялся за блокнот, чтобы быстро зарисовать костёр, а Караваджо выхватил у него блокнот со словами: «Ой, никакого уважения, дай сюда!». «...я сам,» — добавил он мысленно, и потом под впечатлением от горящего Джордано написал «Мученичество апостола Матфея». Тут случилась очередная «смена кардинала», и новенький попросил Караваджо написать портрет следующего папы римского — Павла V. Вообще-то портретист из Караваджо был так себе, получалось всегда хорошо, но непохоже. А вот с Павлом V что-то пошло не так — он получился с маленькими глазками, одутловатый и неприятный. Ну, то есть, вылитый. И может, всё как-нибудь и обошлось, но тут опять подвернулся Рануччо Томассони со своим оскорблением чувств родственных монашек. Везде пишут, что однажды на площадке для игры в мяч случилась потасовка, а в конце на земле остался мёртвый Томассони. Караваджо был где-то рядом, поэтому его привычно посчитали виновным. Правда, в другом источнике написано, что Караваджо лично пытался кастрировать Томассони мечом, но случайно перерезал ему бедренную артерию. Убийство, так сказать, по неосторожности. Тут Папа Павел V окончательно разозлился на Караваджо, объявил его вне закона и приговорил к смертной казни. После чего Караваджо бежит и скрывается то в Пальяно под юбками маркизы Колонна, то в Неаполе. Но богатые клиенты буквально преследуют его и безжалостно заказывают одну картину за другой. Тайно изрисовав своими картинами весь Неаполь, Караваджо продолжал тосковать по Риму, но тут умные люди посоветовали ему махнуть на Мальту. Стань, говорят, рыцарем Мальтийского ордена, и за тебя тогда замолвят словечко перед Папой Римским. Папа мягкий, он простит. Караваджо вошел в Мальтийский орден и прямо с порога написал портрет Магистра. Портрет и Караваджо очень всем понравились, и буквально через год — вуаля! — он уже рыцарь. Как-то раз, шатаясь с другими рыцарями по острову, они шумели так сильно, что из окна дома высунулся какой-то человек и попросил уважаемых рыцарей заткнуться. «Вот, значит, как!» — ответили рыцари, ворвались в дом и отметелили человека всей толпойю. А он оказался уважаемым членом суда. Само собой, когда во время разбирательства члена суда попросили перечислить тех, кто его избил, он вскрикнул: «Караваджо!» — и на этом остановился.

Караваджо: кабаки, кулаки и кисти (2/4) Случайно он познакомился с ещё одним владельцем мастерской. Там ему поручили рисовать цветы и листья, а он даже тут умудрился бунтарствовать и рисовал жухлые. «Жухлые! На картинах! Где это видано!» — истинно по-итальянски, с криками и потрясанием пальцами в горсти, возмущался владелец мастерской Джузеппе Чезари. Тогда Караваджо назло ему взял и нарисовал первый в истории живописи натюрморт. Из плетёной корзины нагло смотрели пятнистые груши, давленый виноград и увядшая на все лады ботва. «А люди! Где люди?! — трясся работодатель. — Прекрати нарушать живопись, Караваджо!» Караваджо в ярости выскочил на улицу, понарисовал там бродяг, забулдыг и куртизанок, и принёс это всё Джузеппе: «Вот люди!». «Санта Мария, да от твоих картин Леонардо да Винчи вращается в гробу, как геликоптер собственного изобретения!» — закатил глаза Джузеппе и сполз на топчан. Тогда Караваджо сжалился над учителем и кормильцем и нарисовал ему вполне пристойного юношу с корзиной фруктов. Юноша — его будущий верный друг Марио, был вполне свеж, фрукты в корзине тоже. Но на переднем плане всё равно торчал один жухлый лист. Художник так и не смог до конца справиться с собой. Картину увидели многочисленные посетители мастерской Чезари и сказали, что она хороша. Караваджо так обрадовался, так обрадовался, что упал на пол в малярийной горячке. Его отнесли в госпиталь и там сказали, что он не жилец. Но потом приор госпиталя пригляделся, воскликнул: «О, это ж Караваджо!» — и решил всё-таки полечить художника лекарствами, а не волей божьей, как в остальных случаях. Поэтому через полгода Караваджо поправился, а не как в остальных случаях. Пока Караваджо поправлялся, он уговорил одну из сестёр-монахинь на портрет. Сестру звали Лючия, как маму. Сначала всё было нормально, но потом Караваджо попросил: «Слушай, а можешь слегка вот здесь, ну... растрепать?». «Ахъ!» — воскликнула сестра Лючия. «Ну чуть-чуть, — доверительно понизил голос Караваджо, — ради искусства!». Сестра согласилась. «Слушай, ну так уже хорошо, но можешь ещё вот тут приспустить, а здесь чуток обнажить?». И вот она сидит такая растрёпанная, приспущенная и обнажённая на одно плечико, и тут в палату врывается её разъярённый брат — Рануччо Томассони. Караваджо в тот момент даже немного обрадовался — ну наконец-то, а то он уже полгода не дрался. Томассони выдворили из госпиталя, но не из жизни художника, потому что выяснилось — он выбрал в натурщицы ту сестру, у которой был не один, а сразу пятеро очень влиятельных братьев, которые держали половину злачных заведений Рима. Казалось, в какой кабак теперь ни приди, там сидит очередной брат Томассони и грозится отомстить за поруганную честь сестры, а то и просто бросается с кулаками. «Да какая честь! — восклицал Караваджо, который только что написал Деву Марию с приглашённой куртизанки. — Она ж только плечо показала!». Примерно тогда же Караваджо привёл к себе в мастерскую позировать гадалку. Та схватила его за руку и немедленно нагадала скорую смерть от недобрых парней. «Да вы сговорились все, что ли!» — отдёрнул руку Караваджо и быстро дописал гадалкин портрет. После чего устало откинулся на подушки и потянулся к столу, чтобы нащупать ужин. Ужина не было — колбасу и вино украла гадалка. Караваджо постепенно становился знаменит. Картины заказывали, за ними начали охотиться коллекционеры, меценаты предлагали ему своё покровительство. У Караваджо теперь регулярно водились деньги — пришлось подналечь на кабаки и карты. Вскоре художник резко повышает себе уровень нормы — переходит под покровительство целого кардинала. Сначала одного, а потом и второго. Он так это и называл: «Смена кардинала». Одновременно Караваджо продолжает кромсать консервативную живопись: «Вот тут будет мальчик, и его ящерица за палец — цап! И он такой — ай! И я его в этот момент зарисую, как будто сфоткал. А сюда всыплю теней, да почернее. А здесь будет хлестать кровища и все будут хрипеть от боли. И кругом будут бродяги и оборванцы!».