Pan Meditat

В 2018-м Таварес Страчан опубликовал книгу The Encyclopedia of Invisibility. В содержатся 15 000 статей историческим темам, отсутствующим в Encyclopedia Britannica — одной из "главных" мировых энциклопедий. В 2024-м вокруг этой книги выстроилась выставка Magnificent Darkness.

К слову о столь любимом слове технопиджаков «экосистема» и теории мертвого интернета. У 404 Media вышел отличный материал, позволяющий уточнить словарь: не мертвый, а зомби, не экосистема, а плантация. Предпосылка “мертвого интернета” заключается в убедительной гипотезе, что подавляющая часть интернет-активности — диалог ботов. В твиксере Маска это стало особенно заметно: под любым набирающими лайки постом высаживается, словно на Иводзиму, десант из девушек с сообщениями N U D E S I N B I O, аккаунты с галочкой пересказывают сам твит нейровыдачей, занимая при этом верхнюю часть коммент-веток. Люди сходят с ума и начинают постепенно постить тот же нейроконтент, достигается болотная гармония. У Цукерберга со стареющим населением его “экосистемы” тоже возникла нейронная любовь: бумеры и так охотно пересылают друг другу нейроконтент не хуже наших родственников, рассылающих по кругу “открытки в вацапе”. После пары лайков лента с легкостью заполняется на 80% LLM-пастой из строящих всякую дичь африканских детей, хижинок в лесу, мутирующих селебов, людей с ампутациями и креветочного Иисуса (алгоритмо-стохастическое воображение удивительно). Заметно, что LLM-контент становится ресурсом для создания еще большего количества LLM-контента, модели коллапсируют, но посты постятся, лайки ставятся, клики кликаются, комменты пишутся — все показатели здоровой соцсетки в норме. При этом активностью одних лишь ботов такое состояние объяснить нельзя, и все оказывается прозаично — те же бумеры и сами рады обманываться и удивляться. Комично, что это подогревает паранойю у оставшихся живых активных пользователей, на которых вроде бы и должна держаться соцсеть. Многие из них заняты тем, что… разбирают на части правдоподобный LLM-контент, вычисляя в нем признаки нейронки. Возвращаясь к термину “экосистемы”, хочется вспомнить в чем-то избыточно буквальную параллель из истории (вычитал её, помнится, в чудесной книге Seeing like a State). Где-то в середине XVIII века чиновники в Пруссии и позже много где еще задумали подчинить себе леса — в то время на них уже чаще всего смотрели как на источник древесины, важной для глобальной экономики, а не сложные системы, из которых можно извлечь большую пользу, не уничтожая их. Государственная “модель” леса попросту не учитывала птиц, травы, цветы, лишайники, насекомых — ничего, что прямо не помогало государству строить корабли и дома, в ней попросту не существовало. В энциклопедии Дидро статья «Лес» состоит из сведений о том, что создается из древесины, какова выгода для казны, кто и сколько уплачивает налогов. Из этой же утилитарной логики проистекают устоявшиеся понятия о “скоте”, “дичи”, “хищниках” и “вредителях”. «Научное лесоводство» видело идеальный лес как стройные ряды одинаковых деревьев, которые удобно считать, и где нет ничего лишнего. Переложение плодов сложного интеллектуального труда на практику поначалу выглядело ошеломительным успехом, особенно в странах вроде Германии или Норвегии. Радикальное упрощение лесов действительно повысило производительность труда и скорость обработки. Но чем больше реального и сложного мира, как и интересов тех же крестьян помещалось за скобки, тем сильнее в итоге оказалась реакция на техническую гегемонию. Уже на втором поколении саженцев немцы заметили деградацию деревьев и их увядание, и весь рекордный рекордный прирост в итоге обернулся потерей производительности примерно на четверть. В немецкий словарь вошло понятие Waldsterben — смерть леса. Немцы, в свою очередь, совершили серьезный для эпохи прорыв в области экологических исследований, эхо которого ощущается и сегодня. Параллель с нынешнием интернетом, если заменить государство на корпорации, проходит без особых натяжек.

Перечитываю большой текст Эда Цитрона «Человек, убивший поисковик Google», проясняющий контекст вокруг антимонопольного процесса против компании. Совершенно финчеровский сюжет. Во-первых, интересно, насколько глубоко укоренилось корпоративное алго в культуре: "код желтый" в Google обозначал не некую необходимость готовиться к решению возникших проблем, а цвет майки, которую носил вице-президент инженерного отдела Уэйн Роузинг. И желтый в Google — цвет надвигающегося апокалипсиса. Наступил этот самый апокалипсис, судя по документам, 5 февраля 2019 года. Главу поискового отдела Бена Гоумса вызвали на ковер — самый успешный и, в общем-то, главный поисковик в мире приносил слишком мало денег. Во всяком случае, так говорили в отделе рекламы. Google должна расти, и она определенно может это сделать за счет поисковика, если “хакнуть вовлечение”. По мнению рекламщиков и убежденного ими руководства нужно сделать все для того, чтобы пользователи оставались на сайте как можно больше времени — мысль “не выпускать” пользователя к конкурентам вполне в духе позднего корпоративного веба 2.0. Гоумс протестовал и высказывал опасения, что Google слишком озабочена ростом, а финансисты не очень хорошо разбираются в том, что они хотят поменять. У Гоумса было это право не только по праву должности: над поиском Google он работал с 1999 года, и многое из того, что сегодня можно прочитать об истории компании, подтверждает его роль как кузнеца победы ее поисковика. Гоумс верил в то, что пользователь обязательно вернется “гуглить”, если поисковик будет ему полезен. Только в 2018-м он стал главой отдела поиска, но проработал он там недолго. Главным оппонентом Гоумза, запустившим тот самый желтый код, был глава отдела рекламы Прабхакар Рагхаван. С 2005 до 2012 он топил компанию Yahoo, будучи главой ее отдела, занимающегося поисковиком. Yahoo в итоге отказалась от своих решений в пользу Bing, от капитализации за это время остались жалкие крохи. Гоумз предупреждал, что они, конечно, могут повысить количество запросов от пользователей (ключевая метрика на тот момент) с помощью шагов, которые негативно отразились бы на самих пользователях: больше рекламы, отключение спеллчекера и различных улучшений сортировки. В мае 2019 года Google выкатила редизайн, сделавший рекламные метки еле заметными плашками серого цвета вместо привычных ярко-зеленых. В 2020-м Рагхаван занял место Гоумза в качестве главы отдела работы над поисковиком. Как стал работать поисковик в последние годы, вы и так знаете, но денег у компании значительно прибавилось. Цитрон называет это “экономикой гниения” (гнилономикой?), синонимично “дерьвомизации” Доктороу — нелогичное на первый взгляд уничтожение собственного продукта и превращение сервиса в пыточную. Это было бы проблемой, будь у компании конкуренты в паре кликов, но фактически по степения влияния на регуляторов и масштабу их не осталось. На фоне деградирующего сервиса Google сейчас взято направление на замену поиска в вебе выдачей "ИИ". Подается это под соусом “мы сами вам все нагуглим” (что и так уже делает perplexity). Внедрение “ИИ” кажется нелогичным с позиции пользователей и авторов (зачем мне что-то создавать в интернете, чтобы все забрал гуглобот?), но в логике продажников паззл складывается идеально: мы продолжаем продавать рекламные места, мы включаем модные алгоритмы, они отсеивают рекламные предложения, но удерживают пользователя внутри “экосистемы”. Самое трагикомичное здесь в том, что Google даже не убила наследие Гоумза. Есть, например, платный поисковик Kagi, дающий бесплатно 100 запросов, и он работает на множество голов лучше нынешнего гугла. Штука в том, что этот поисковик отправляет API-запросы к тем же серверам Google и многим другим, оказываясь своего рода сторонним интерфейсом, “поисковым клиентом”. По сути, вы получаете перемешанную выдержку из гугла и других больших поисковиков, только нормально отсортированную. А значит, то, как работает поисковик Google сегодня — сознательный выбор компании.

Frustrated by being referred to as a mere “caricature” artist, William Hogarth produced this 1743 print to explain the difference between characters and caricatures — which he saw as radically different — and aligning his style firmly with the former https://publicdomainreview.org/collection/characters-and-caricaturas-by-william-hogarth-1743/

Регулярно возвращаюсь мыслями к фильму «Они клонировали Тайрона». Там, не поверите, зачем-то клонировали совершенно обычного жителя гетто по имени Тайрон. Для него это тоже новость. А думаю я об этом, понимая свою нелюбовь ко «Дню Сурка». Проблема фильмов с временной петлёй для меня обычно заключается в том, что при всей абсурдности петли как таковой она подчиняется стандартной логике голливудского кино — или нравоучение, или головоломка. Получается такой комфортный нигилизм: в петле можно делать что угодно без особых последствий для организма, герой обязательно чему-то учится и достигает личной цели, заодно разрушая заклятье. «День сурка» я помню как фильм о настырном сталкере и повесе с дерьмовым характером. Герой Билла Мюррея превратился в божество-одноневку сонного городка, но разменял этот статус на любовь женщины; оба решения он принял будто бы от скуки, и потому что мог. А что еще тут делать? На другой конец условного спектра я бы поставил советское и вышедшее немногим ранее «Зеркало для героя». Там сразу и попадание в прошлое, и однодневная петля. Там, где «День сурка» говорит, что даже самый усталый от жизни преждевременно состарившийся человек может найти счастье в рутине дней, приправленная алкогольной депрессией хроноопера Хотиненко тащит зрителя на дно скрижалями с нравоучениями. Герои понимают, что петля выпустит их, если они правильно ее проживут. Конфликт вполне в духе вопроса о невмешательстве у Стругацких: все знают, что жить надо было не так, только сделать с этим ничего нельзя, не положено по сценарию. Героям «Зеркала» приходится проследить историю так, что они снова попадут в тягостное настоящее, в точку конфликта с собственными отцами и наследием. В отличие от раздражающей комичности «Сурка», «Зеркало» удручает меня тем, что слишком много говорит о простых ответах на действительно острые проблемы — идеологический конфликт подается в первые минуты в лоб и с размахом. Оба фильма кажутся мне не до конца искренними, потому что каждый из них в итоге обращается к образу судьбы, бесплотного мирового духа, который очень хочет сказать что-то важное. Билл Мюррей выходит из петли счастливым и добрым мужчиной на пороге счастливых отношений, советские пролетарий и интеллектуал принимают прошлое и урезониваются. Как бы ни маскировалась рука сценариста, выходит какая-то педагогика. Почему-то судьбе настолько важно, чтобы пара конкретных людей выучила правильные уроки истории. Тот же «Интерстеллар» совершает похожий прием, но облагораживает его временным всезнанием героя, сосредоточенным в нужном месте, хотя бы понятна причинность. Собственно, «Тайрон» для меня выделяется тем, что никакой петли там на самом деле нет, хотя она-то как раз сюда вписалась бы идеально. Жизни практически всех жителей гетто цикличны и сдирижированны, и даже если кто-то умрет, завтра его заменит абсолютно идентичный человек. Билл Мюррей может топтаться на месте, но судьба в фильме сама ведет его наверх, словно эскалатор. Гетто «Тайрона» — болото времени, в котором все идут по кругу и всё глубже в нем утопают, пока не начинают тянуть друг друга за волосы. Болото, потому что время неумолимо идет вперед вокруг них. Да и руки сценаристов вписаны в сам сюжет фильма: технологии и институции сегодня вполне способны нам всем обеспечить один сплошной день сурка. P.S. Есть в «Зеркале» очень важный для меня образ — переживший войну танкист. Слепой, но не способный перестать видеть кошмары.

Подглядел в ленте у коллеги репостнутый тред про эстетику племени Догон — их архитектуру можно приметить в Far Cry 2, о которой я делал видео. Выглядит как афрофутуристичный пред-постапок — ритуальные танцы и маски соседствуют с мушкетами, катаноподобными мачете и мотоциклами вместо коней. Маски, кстати, изображают "великих женщин", антилоп, белых людей (последнее фото) и деревья (предпоследнее). Маски удерживают зубами. И правда, как пишут, hardcore drip.

Ещё немного о том, как вещи перестали напоминать сами себя — Кейт Вагнер пишет, почему дома всё сильнее становятся похожими на склады и отели. В тексте она развивает мысль из другого хорошего текста, Merchandizing the Void. В общем, суть такая: современное жилье выглядит прямым развитием табличек из Excel. В тексте приводится пример жилища Кардашьян с десятками (сотнями?) одинаковых квадратных полочек с одинаковыми бутылочками и контейнерами и бирками типа «фасоль» или «томатная паста». Можно, конечно, отмахнуться и сказать "ну, чего нам на этих богачей смотреть", но это вы просто не пробовали поискать оригинальные книжные полки, например — мне постоянно попадаются такие же "экселевские" дизайны стеллажей. Причина возникновения такого "логистического воображения", как пишет Вагнер, заключается в переносе многих активностей на дом. Например, я не вижу смысла ходить в кинотеатр, у меня и дома всё для этого есть. Чем больше дом и богаче хозяин, тем сильнее дом в итоге начинает напоминать смесь развлекательного центра, отеля и склада, особенно на кухне; зачем магазин, если есть доставка, но нам нужно куда-то всё складывать. Но американская специфика проявляется в том, что многие дома строятся исключительно для продажи (а покупаются для аренды), и важное звено в цепочке продаж — листинги недвижимости вроде сервиса Zillow. Чтобы сделать продающие фотографии дома, его нужно обставить так, как будто в нём кто-то живет. В то же время, дизайн не может быть слишком "личным", наоборот, лучше всего работают самые нейтральные интерьеры. В общем, не дома, а сцены, где нет места метле или пылесосу, не говоря уже о следах жизни. Есть некая домысливаемая пустота в формах и размерах человеческого тела. Не могу не затронуть вопрос владения пространством как таковым. В Merchandizing the Void цитируется арт-критик Розалинд Краусс — она подметила, что у решеточных сетей (вроде тех же электронных таблиц) есть свойство тянуться бесконечно, насколько хватает технических средств. Это можно сказать практически о любой однообразной структуре из ячеек — в теории ей можно заполнить всё доступное пространство. Пространство организуется, но исключительно технически, по сути без участия человека. Когда человеку достается больше пространства, чем ему в принципе может понадобиться для жизни, технология организует его в размеченные пустоты. Выходит, "разметка пустоты" и есть признак достатка в логистическом воображении. P.S. У Вагнер есть уморительный блог McMansion Hell, где она метко и с юмором критикует современные безвкусные американские особняки, советую.

Господин Собакин справа внизу — это все мы во время чтения утренних газет.

Какое-то время назад в чате развлекались игрой «Нейроарт или художник» — один кидает картинку, остальные пытаются отгадать, сделана она человеком или же нейронкой. В какой-то момент процент попаданий сильно вырос, но и угрюмо развлекались мы в период, когда пальцы, окна и прочее получались плохо. Сейчас, конечно, нейроарт не то чтобы впечатляющий, но к промо-роликам той же Sora надо уже хоть чуть-чуть приглядываться, чтобы видеть все эти смешные вещи на периферии вроде звездочных перекрестков, развала в масштабе и узких домов. Заметил удивительную вещь. Даже хорошо выполненные изображения всё равно быстро распознаются как "нейронные". По резкости эффект напоминает столкновение с манекеном — я ещё не рассмотрел пальцы, надписи и прочие типичные признаки, но подсознательно уже ощущаю, что с картинкой что-то не так. Кажется, интуиция не подводит: в генеративных алгоритмах в случае картинок наблюдается заметный частотный сдвиг. Как это происходит: после того, как нейронка собирает картинку (изначально маленького размера), требуется увеличить её разрешение. Представьте, что сначала вы рисуете небо с облаками на спичечном коробке, а потом вам нужно воспроизвести эту же картину на холсте шириной в метр. Вроде всё просто: вы можете пропорционально увеличить облака и закрасить всё между ними таким же голубым цветом, который вы использовали на коробке. Но в случае фотореалистичных изображений проблема закрашивания соседних пикселей становится менее тривиальной, и один способ приводит к характерным "сверхгладким" изображениям, что особенно заметно по лицам, а другой — к цветовым "шашечкам" и ряби. Проще говоря, из-за потерь при обучении и понижении разрешения у нейронок пока возникают сложности с упаковкой текстур и теней. Насколько я понял из текста, высокие частоты в изображениях распределены недостаточно явно для обучения моделей, но ощутимо для наших глаз. Авторы попробовали "добавить высоких" вручную, и на картинках собачки теперь выглядят как любой нормальный человек, впервые столкнувшийся с карательной бюрократией, ещё и с триповыми фонами. Это даже не столько про "кожаные мешки 1:0 консервные банки", сколько про постоянство нашего обучения и особенности восприятия. Для генеративок проблема пока выглядит как те самые "последние 10%", которые часто оказываются самыми дорогими.