Губернатор и К.

Вчера я выложила забавную сторис: там тренер снимает меня на камеру моего телефона и сначала очень мило дует в неё, нахмурившись и засветив в кадре кончик носа, а потом протирает пальцем. Тренер посмотрел эту сторис и остался недоволен, написал: не выкладывай такое больше! Я предполагала, что так будет, – этот человек предпочитает быть идеальным во всём и демонстрировать себя только с лучших сторон. Хотя люди на самом деле обожают неидеальность. Вот только предугадав его возмущение, я не придумала заранее свой ответ. И размышляла сегодня над ним, пока мыла голову. Что сказать, когда мы встретимся на следующей тренировке? «Простите, не хотела вас рассердить», – слишком по-детски. Я, пожалуй, уже устала от позиции ребёнка в этих отношениях. В конце концов я клиент, который платит красивые настоящие деньги за услугу, а не девочка в школьной спортивной секции. «Вы знаете, я блогер, и когда вы записываете что-то на камеру в моём телефоне, будьте готовы, что это выложат в интернет». Нет, очень грубо. По факту на самом деле, но ставит чёткую, холодную границу. Может нас растащить слишком далеко друг от друга и вообще отвратить его от идеи меня снимать. «Да вы не шарите в рекламе, мне же после этих семи секунд весь директ оборвали желающие к вам записаться!» (и это правда) Нет-нет-нет, нельзя говорить мужчине, что он в чём-то не шарит. Это худшее оскорбление. «Извините, я не знала, что это вам не понравится, совсем не подумала об этом». Уже лучше: как и любой мужчина, он любит, чтобы женщина осталась в дурочках и призналась, что не подумала, не поняла, сглупила. Наверняка смягчится и ответит: ладно, но больше так не делай. Этот ответ опять же сохранит позиции учитель/ ученица, мудрый наставник/ юный падаван. «Это был психологический эксперимент. Вы знаете, я чересчур зависима от вашей похвалы, слишком стараюсь делать и говорить лишь то, что вам понравится, и мне захотелось снизить ценность, сделав то, что вас заведомо возмутит». Нет, слишком глубоко и сложно. Я не на кушетке у психотерапевта. Опять же очень уязвимо, это меня прям выворачивает мясом наружу. Хочу ли я так обнажаться? И вообще чего я хочу? С какой грани на этот раз планирую показывать свою героиню? Какой стороной развернуть избушку к лесу – передом, задом, восточным боком, дном, с торца? И зачем? Чего я жду от данного зрителя? Как повлиять на отношение ко мне и как повлиять на наши отношения в перспективе? Хочу ли я сделать границы твёрже или более зыбкими? Что за эмоции я могу пережить в дальнейшем от последствий своего выбора? Самое сложное и болезненное во всём этом: сколько бы времени и сил я ни потратила на шахматную партию социального взаимодействия, я всё равно не могу быть уверенной, что с другой стороны доски будет сделан именно такой ответный ход. Непредсказуемо. Чёрт, как же это страшно! Ну почему это так сложно? Вечная игра в сапёра! Кстати из всех стандартных на компьютере я никогда не умела проходить именно её.

Когда очередной человек говорит мне: да какой аутизм, какой маскинг, вот же я вижу тебя настоящую, ты открытая и весёлая!

Сегодня я вспомнила, кто такой Давид. Одним махом, приступом, похожим на судорогу в мозгу. Словно взорвался ящик с ядерными отходами, зарытыми под землёй. Я осела на пол в раздевалке спортзала, в велосипедках и бюстгальтере, держа кроссовки в руках, и зарыдала. Я забыла его. Но знала, что однажды вспомню, потому что так работает мой мозг. Потеря памяти – моя «любимая» защитная реакция психики. Она стирает людей. Именно их, не события, не происшествия. Я становлюсь солдатом с контузией, который больше не узнаёт свою семью, вот только я не узнаю прицельно одного человека. Я могу его помнить как бы со стороны, как чужого друга. Как помнила Давида: словно мне о нём рассказывала подруга, я видела в её сторис записи экрана с их разговорами по видеосвязи, я читала её тексты о нём. Листала фотки в её ленте. Или будто бы я смотрела сериал, следила за героиней, мои воспоминания тех дней – от третьего лица, я вижу её (себя!) лежащую на кровати с телефоном в руке под светом розового неонового фламинго. Я представляю, что она чувствует, но… примерно. Довольно абстрактно. Сама я никогда не проживала подобного, и то лицо, к которому она бежит, ползёт в слезах, как к иконе, для меня просто лицо красивого парня. Чужого друга. Чужого смысла. Чужой родственной души. Я забыла его как моего Давида, забыла, как ощущалось быть сшитой с ним, чувствовать себя цельной, завершённой, когда обнимала его или просто говорила. Много часов. Много-много часов по видео через сотни километров, через моря и сушу; как моё сердце переставало болеть лишь тогда, когда я слышала его голос и видела его лицо. Я забыла, как я любила его. Как своего родного сына, как Бога, как семью. Сильнее, чем саму себя. Я забыла, что способна так любить, забыла чувство безусловной абсолютной любви, заполняющей всё пространство в грудной клетке. И да, я знала, что однажды вспомню. Потому что так уже бывало с другими людьми. Причём я знала, что произойдёт это неожиданно, в самый неподходящий момент, и будет резко, болезненно, одним махом. Я вспомнила его сегодня, я мгновенно стала так сильно скучать, словно это копилось где-то в чёрном ящике и вырвалось наружу. Все события последних дней, болезнь, проблемы со здоровьем, переживания насчёт денег, размышления на сотню тем, истории с тренировок, сны – я резко захотела обсудить всё это с ним. Я резко испытала ужас и невыносимое страдание от мысли, что никогда всё это с ним не обсужу. Я резко осознала, что только он бы понял правильно вот эти мысли и только он бы поддержал правильно вот в этой ситуации. Только мой Давид. Больше никто. Потом я встала с пола, умылась, переоделась и пошла на тренировку. Мой разум хочет как лучше: он как заботливый родитель врёт, что собаку отдали за город знакомым, где она охотится на зайцев, резвится на природе и счастливо живёт. Чтобы через пятнадцать лет обронить мимолётом за чаепитием: да она умерла тогда. Ты что, не знала? Мы тебя просто решили не расстраивать. Так происходит и с моей защитной амнезией: ей никогда не удаётся сохранить тайну до конца.

– Стоооооп! Всё, отдыхай! Итого девяносто приседаний. На каком количестве закончились силы? – На пятидесяти. – Остальные на морально-волевых, как обычно. – Да. Девять месяцев спорта наглядно продемонстрировали, куда я могу на своих морально-волевых добраться. Доказали – мне самой – насколько я сильная. Жизнь аутистки среди людей, успешный маскинг и полный самовывоз всех психических проблем почему-то не служили доказательством… А вот три минуты в планке – это да! Наверное, так просто нагляднее: когда всё обретает материальную форму. Есть измерения для силы воли, для дисциплинированности, для усердия. Количество подходов, рабочий вес, кубики на животе. Добровольные пробуждения в семь тридцать, дорога на тренировку по гололедице, под декабрьским дождём, под палящим солнцем в плюс двадцать восемь. Справляться с той же аутичностью или жить с любым ментальным расстройством – никто этого не оценит, потому что банально не заметит. Ведь здесь плоды твоих каторжных трудов представляют собой просто нормальную жизнь. Обычное (более или менее) социально приемлемое поведение. Наличие друзей и работы. Собственный доход, поездки на общественном транспорте каждый день, пребывание в местах скопления людей. И что? Это обыденность. Это нормально. Ты что, собираешься этим гордиться?! Брось, ты же взрослый человек! Вот кубиками можно погордиться – не у всех есть, знаете ли. И дельтами, и бицепсами, и гладкой задней поверхностью бедра. И десять оборотов сопротивления на байке, а иногда – пятнадцать! Тренер кричит: у кого больше тринадцати, поднимите руку! И время с гордостью, едва передвигая ноги, поднять. А ведь по факту: я всю жизнь еду на этих самых пятнадцати оборотах. Всю жизнь стою в планке с ногами в воздухе, глядя, как другие просто лежат. Я такса блин. Ваш ад – моя привычная позиция. Я держу планку, когда сохраняю улыбку на лице, когда разговариваю с таксистом, когда нахожусь в общественном месте, когда кто-то занял мой шкафчик в спортзале, когда в магазине громко играет музыка, когда к моей руке прикоснулась чужая рука, когда в вагоне от кого-то пахнет духами, когда приходится садиться на плед из синтетики, когда забыла срезать бирку с изнанки кофты, когда мелтдаун накрыл в автобусе, когда за день нужно ответить на десять рабочих сообщений, поговорить с соседкой по коммуналке и позвонить в управляющую компанию, чтобы сделали перерасчёт. На самом деле-то всегда я была сильной и всегда справлялась и всегда старалась и всегда всегда всегда делала на максимум ресурсов, сверх всех максимумов. Просто это стало очевидным лишь тогда, когда начала отжиматься и приседать.