Надежда Кондакова ПОЭЗИЯ НАШЕЙ ИМПЕРИИ. Вчера. Сегодня. Завтра.

Если говорить о подлинной военной поэзии… О языке поэзии. О многозначности русского слова. О смыслах…

Разместила на своей странице ВК небольшой личный мемуар, связанный о встречах-невстречах с Юлией Друниной. Многие прочли и написали мне в что-то теплое в личку. Но тут и выяснилось, что меня совершенно разные люди читают ВКонтакте и в Телеге. Поэтому повторяю текст и здесь: Сегодня день рождения Юлии Владимировны ДРУНИНОЙ. Да не простой, а золотой - 100 лет! Она ровесница моей мамы, и, может быть, этот простой житейский факт накладывал отпечаток на наши отношения в начале 70х, когда мы познакомились лично. Юле Владимировне в те поры было под 50, или чуточку за. Но ужас в том, в том, что обычно двадцатилетним дурачкам даже сорокалетние люди кажутся пожилыми, а уж достигнувшие 50 - ну, да, старыми, как, собственно говоря, и собственные родители… Не могу сказать точно, что все было именно так, но благосклонность Юлии Владимировны ко мне, я бы даже сказала пристальное «вглядывание» в меня, помню, удивляло. Например, был такой эпизод. Шло какое-то поэтское собрание по итогам года - в Малом зале ЦДЛ. Я уже тогда работала в журнале «Октябрь» и немного опоздала к началу, мест свободных не было, у микрофона неистовствовал шумный оратор из тогдашних критиков. Ему с мест стали горячо возражать. Назревал скандал. Из последнего ряда встала Друнина и направилась к выходу. Заметив меня, подошла: «Пойдемте, Надя, лучше кофейку выпьем, поговорим, а то тут баталии начались, не интересно. Мы спустились в нижнее кафе, взяли кофе с минералкой, сели за столик. И вдруг Юлия Владимировна говорит: «Я давно наблюдаю за Вами, читаю ваши публикации. Вам книгу пора издавать! И еще… Надя, зачем Вам эта длинная коса..!? Оригинально, конечно. Красиво. Но несовременно. Вы уже не в Оренбурге… А в Москве стрижки в моде»… Не знаю, как бы я отреагировала, окажись на её месте кто другой. Но тут то ли включился комплекс «ровесница мамы», то ли вообще вся её биография, я смиренно промолчала, пробормотала только «Я подумаю…» Не стала рассказывать, что поступала в Литинститут я как раз с модной стрижкой «Сэссон» под Мирей Матье. А когда вышла замуж и ждала ребенка, “по совету бабушек” перестала стричь волосы. Так у меня и образовалась коса, это казалось мне оригинальным, и расставаться с нею не хотелось. Но заноза Друниной все же засела во мне. И через пару месяцев я пошла к парикмахеру… А вот дружелюбным приглашением прийти в гости к ним с Каплером - так и не воспользовалась. Почему? Сама не знаю. Скорее всего в те годы я дорожила дружбой с Беллой, с Юнной, дружила с Ларисой Васильевой… была целиком поглощена Мариной, Анной, их великими спутниками и современниками. И очень ценила свои общения с мужской частью фронтовиков. На них этот комплекс «материнства-отцовства» почему-то не распространялся. Конечно, еще школьницей я знала и цитировала знаменитые стихи Юлии Друниной в сочинениях на «вольную тему». Конечно, её узнаваемость на фото и в жизни абсолютно совпадали. Конечно, я могла бы получить от общения с нею, может быть, больше, чем от всех других. Личные качества этого человека и поэта были безупречны. «Чип» войны и «ген» честности был не удаляем ни временем, ни обстоятельствами жизни. И её внезапная, но так тщательно продуманная смерть не на унижении, а на возвышении жизненной карьеры (депутат, лауреат и т.д.) стали шоком. И, как я уже написала во вчерашнем посте, эта смерть трагически отозвалась в моей личной жизни. «Меня позвала Юлия Друнина…» - в душевном помрачении и смятении написал в одной из нескольких предсмертных записок мой муж Борис Примеров… Юлия Владимировна, простите, теперь сожалею, что я была так небрежна к вашему вниманию, не откликнулась на приглашение в гости, не разглядела то важное человеческое, что могла бы получить в более тесном общении. Но ведь я также сожалею, что недоговорила и с мамой, с отцом, не расспросила их о многом, о чем теперь никогда не узнаю. Что поделать, молодость чаще всего глупа, самонадеянна и недальновидна.

Юлия ДРУНИНА (1924- Били молнии. Тучи вились. Было всякое на веку. Жизнь летит, как горящий «виллис» По гремящему большаку. Наши критики — наши судьбы: Вознести и распять вольны. Но у нас есть суровей судьи — Не вернувшиеся с войны. Школьник, павший под Сталинградом, Мальчик, рухнувший у Карпат, Взглядом юности — строгим взглядом На поэтов седых глядят.

Игорь СЕВЕРЯНИН 1887-1941) ПАСХА В ПЕТЕРБУРГЕ Гиацинтами пахло в столовой, Ветчиной, куличом и мадерой, Пахло вешнею Пасхой Христовой, Православною русскою верой. Пахло солнцем, оконною краской И лимоном от женского тела, Вдохновенно-веселою Пасхой, Что вокруг колокольно гудела. И у памятника Николая Перед самой Большою Морскою, Где была из торцов мостовая, Просмоленною пахло доскою. Из-за вымытых к празднику стекол, Из-за рам без песка и без ваты Город топал, трезвонил и цокал, Целовался, восторгом объятый. Было сладко для чрева и духа Юность мчалась, цветы приколовши. А у старцев, хотя было сухо, Шубы, вата в ушах и галоши… Поэтичность религии, где ты? Где поэзии религиозность? Все «бездельные» песни пропеты, «Деловая» отныне серьезность… Пусть нелепо, смешно, глуповато Было в годы мои молодые, Но зато было сердце объято Тем, что свойственно только России!

Тут споры про первых поэтов возобновились… Так вот эту тему давно закрыл остроумный Сергей Владимирович Михалков, многолетний руководитель СП: «Если всех писателей выстроить в ряд и дать команду - на первый-второй рассчитайсь! - то вторых точно не будет!»

Не успела я опубликовать предыдущий пост, как откликнулись два моих давних читателя и попросили процитированное стихотворение из «Тарусских страниц» привести полностью. Что я с удовольствием и делаю: Николай ПАНЧЕНКО (1924-2005) *** Девчонка парикмахершей работала, Девчонку изнасиловала рота: ей в рот портянки потные совали, ласкали непечатными словами, сорвали гимнастёрку с красной ленточкой: была девчонка ранена в бою. Девчонку мы в полку прозвали «деточкой» — невенчанную женщину мою. Не для стихов дела такого рода — девчонку изнасиловала рота. Мы женщину забыли в отступлении. В пяти верстах догнала злая весть. Хоть в петлю лезь — не будет подкрепления. Полсотни душ — был полк разбитый весь. Бежали мы. Летели мы над вёрстами. В село ворвались сомкнутыми горстками. Нет — кулаками, быстрыми и жесткими! Не биться и не меряться — карать! И где-то бабы всхлипывали: «Господи! Откуда эта праведная рать?!» Колёсный гул. Разрывы. Вопли. Громы. Я штык согнул и растерял патроны. Добили мы их в рытвине, за баней, хватали у своих из-под руки. Я этими вот белыми зубами откусывал, как репы, кадыки. Девчонка задремала под шинелью. А мы, глотнув трофейного вина, сидели, охраняли, не шумели, как будто что-то слышала она. Был вымыт пол, блиндаж украшен, убран, как будто что-то видела она. За эту операцию под утро прислали нам из штаба ордена. Мы их зарыли в холмик, вместе с нею, ушли вперёд в Литовские края. Чем дальше в жизнь, тем чище и яснее, невенчанная женщина моя...

Вчера должна была бы выступать в ЦДЛ на вечере памяти замечательного человека и настоящего поэта Николая Панченко… Вчера был его день рождения. 100 лет! Почему употребляю это слово «должна»? Потому что долг платежом красен. Потому что Николай Васильевич при жизни оказывал мне истинно дружеские знаки внимания, старшего - к младшему, потому что дарил свои книги с чудесными автографами, приглашал в гости, доверял, наконец, потому, что еще до нашего личного знакомства написал превосходную рецензию на рукопись, которую ему в одном издательстве дали явно «на зарубку». Но самое главное - потому что я с юношеских лет знала и любила его стихи из знаменитой подборки, опубликованной альманахе «Тарусские страницы», и многое, в 16 лет поразившее меня, до сих пор помню наизусть: Девчонка парикмахершей работала Девчонку изнасиловала рота: ей в рот порте янки потные совали, ласкали непечатными словами, сорвали гимнастерку с красной ленточкой: была девчонка ранена в бою. Девчонку мы в бою прозвали деточкой, невенчанную женщину мою… Так случилось, что в дни столетия поэта я оказалась далеко от дома, от ЦДЛа и от переделкинского кладбища, где покоится столько дорогих моему сердцу, и среди них - Николай Васильевич Панченко - один из самых честных, самых теплых и красивых людей, встреченных мною в литературном мире. Светлая память! Царствие Небесное! Николай ПАНЧЕНКО (1924-2005)  *** Когда я вернулся с войны, меня не узнали, Говорили, что знали такого-то, Но что это не тот…   Убивали меня, воскрешали, До зубов пеленали, Через край зашивали суровыми нитками рот.   И вернулся, конечно, не тот. Но – вернулся! – Чтоб, к земле приклонившись, Вернуть хоть какого – того! Сколько раз, не сломав головы, Через голову перевернулся Искушённый преемник – Наследник пути моего.   И покуда живой – тот вернувшийся, – Тлеет надежда, Что проснётся однажды, разжав кулачонки, во мне Долгожданный, дурной, По сегодняшним меркам – невежда, Позабывший о славе, о грязи, О прошлой войне…   1976 * * * Люби меня тихо и грустно, пока за порогом темно, любить, как болеть – безыскусно – никто не умеет давно.   Но с глазу на глаз и заглазно, едва зарумянится свет – люби меня полно и праздно, как будто усталости нет.   А в этой больничной одежде, где я и четыре угла, - люби меня просто, как прежде, когда не любить не могла… 1971    

Чудесный проект. Не испортили бы…