⅁‌‌‌‌ garage.digital

Художник Джованни Кьяменти пытается вообразить, как люди могли бы взаимодействовать с другими видами более прямым образом. Мы все реже соприкасаемся с природными объектами: наш повседневный опыт структурирован и опосредован технологией. Но технологии, уверен Кьяменти, могут не только создавать разрывы в ткани мира, но и сшивать их. Обращаясь к фигуре гибрида, Кьяменти исследует возможности природно-технологической мимикрии. Главный герой его недавней выставки — микропластик: грязное производство последних десятилетий сделало всех нас киборгами по принуждению. Смешивая реальные научные исследования и научно-фантастические нарративы, Кьяменти представляет, как будут меняться природные формы на нашей планете. Еще один источник вдохновения для художника — философские концепции Донны Харауэй. Мы уже существуем в симбиозе с природой и техникой — асимметричном и несправедливом; но вопрос в том, как от симбиотического сосуществования перейти к симпоэтическому. Вместо эксплуатации одних видов другими симпоэзис предполагает синергетические взаимоотношения — и это значит, в том числе, что человек перестает быть господствующей фигурой на Земле.

В прошлом году мы рассказывали о том, как интернет стал местом всеобщего переутомления, если не вымирания — об этом писал теоретик медиа Герт Ловинк. А уже завтра можно будет послушать Герта в московском книжном «Пиотровский»: его последнюю книгу, «В плену у платформы», в этом году перевели на русский язык. Исследовательница сетевой культуры Катя Колпинец расспросит его о том, как все-таки вырваться из плена социальных медиа, можем ли мы оставаться вместе, не обогащая техногигантов и в чем разница между ранним интернетом и сетью двадцатых.

Подборку наших постов собрали в школе Bang Bang Education! За последний год мы рассказывали о расследовательском искусстве, играх, сделанных заключенными в Аргентине, способах сопротивления алгоритмам и сборе данных как основе для цифрового активизима. Если вы пропустили что-то из этого — прочитайте их в журнале школы «Точка зрения».

Что такое мем с технической точки зрения? Этим вопросом задаются исследователи медиа Ричард Роджерс и Джулия Джорджи: они уверены, что мемы могут многое рассказать и о цифровой социальности, и о дизайне платформ, где они распространяются. Сам термин «мем» придумал биолог Ричард Докинз: это буквально культурный аналог гена. «Точно так же, как гены распространяются в генофонде, переходя из одного тела в другое с помощью сперматозоидов или яйцеклеток, мемы распространяются в том же смысле, переходя из одного мозга в другой», — писал он в своей книге «Эгоистичный ген» (1976). Распространение «из мозга в мозг» происходит, по Докинзу, посредством “носителей”: по сути, это любые медиа-объекты. Такое происхождение теории мемов для многих выглядит сомнительным. В теории Докинза отдельные люди — это что-то типа биологических автоматов, в мозги которых может проникнуть мем — независимо от их воли. То есть мемы — это такие паразиты для наших умов. Прямые аналогии с биологией настораживают антропологов — например, Тима Ингольда, который высмеивал механистический дискурс Докинза в своей книге «Эволюция и социальная жизнь» (1986). Чтобы понять природу мемов в интернете, нужно уточнить абстрактную теорию Докинза — если не отказаться от нее полностью. Переосмысляя мемы, Роджерс и Джорджи предлагают относиться к ним как к техническим сборкам контента. Природа мемов — техносоциальная, то есть смешанная. То, как они выглядят, и то, по каким каналам циркулируют, определяется и особенностями партиципаторной культуры в интернете, и дизайном конкретных платформ. Сервис Imgur, например, работает одновременно и как хостинг для мемов, и как их конструктор. И технические ограничения конструктора работают как стабилизатор для формы мемов. Новые жанры рождаются и за счет того, что пользователи повторяют друг за другом, и потому, что в софте появляются новые шаблоны. А инфраструктура TikTok — от начала и до конца меметичная, то есть поощряющая возникновение и перепроизводство мемов. Основные движущие силы для коммуникации на этой платформе — это имитация и заимствование.

Куда делась вся контркультура в интернет-эпоху? Этим вопросом задается Кэролин Баста — художественный критик и основатель подкаста NEW MODELS. В американском контексте 60-х быть контркультурным значило бунтовать против фигуры Мужчины — с короткими волосами, белой кожей и белым воротничком. Это работало вплоть до начала 90-х, когда панк Кевин Аллин испражнялся на сцене во время своих рок-перформансов, а нойз-музыкант Бойд Райс участвовал в съемках фоторепортажа об американских неонацистах в роли одного из героев. Но сегодня даже такие провокации вряд ли можно назвать контркультурными. Все дело в том, пишет Баста, что современный истеблишмент — это владельцы цифровых платформ, которые определяют наши жизни даже поперек государственных границ. Скандальная известность — тоже известность, а для пользователей — лишний повод зайти в социальные сети и продать свое внимание техногигантам. Грубо говоря, бесполезно протестовать против Илона Маска в X — скорее всего, вы все равно принесете ему прибыль; а отказаться от X практически невозможно, если вы хотите сохранять связь с глобальной аудиторией. Поэтому поколение digital natives в США видит протест против гегемонии иначе. Для зумеров интернет — это естественная среда обитания, то, что сопровождает их с самого рождения. В нем все имеют право на самовыражение: это норма, а не исключение из правил, как раньше. Поэтому молодые люди, скорее, выбирают себе политические идентичности, исходя из собственных (и зачастую утопических) представлений о будущем — наподобие выбора персонажа в видеоигре. И в этом слышится эффект медленной отмены будущего, как написал бы Марк Фишер. Политическое действие превращается в игру с идентичностями, потому что на самом деле будущ-ие давно отменены неолиберальным капитализмом.

Меня интересует извечный вопрос о том, что значит быть человеком, и что значит чувствовать себя в мире. Думаю, технология всегда отражала то, как мы живем-в-мире, кто мы сами по себе и как соотносимся с другими, с самими собой и с нашим прошлым, — рассуждает художник Джон Рафман. Зимой у него открылась выставка Player Character в центре современного искусства Basement Roma, и по этому поводу он дал небольшое интервью. В центре работы Рафмана — отношения игроков и их цифровых аватаров. Главный герой его работы — буквально player character, или герой игрока, застрявший в замкнутом цифровом пространстве. В этом мире время не течет, замерев в вечном настоящем — нет ни прошлого, ни памяти о прошлом; в каком-то смысле это пространство наших социальных медиа, где тоже есть только настоящее. Идентичности в этом мире одновременно текучи и дисциплинированы логикой цифры, а главная движущая сила — абстрактное насилие. Рафман — одна из ключевых фигур в пост-интернет искусстве. Это течение окончательно оформилось к середине 2010-х, но стремительно достигло своего заката: текучая эстетика цифры сначала казалась эмансипаторной, но быстро коммодифицировалась и перешла в область дизайна. Сегодняшние работы работы Рафмана исходят из тех же этических и эстетических посылок, что и десять лет назад. Грубо говоря, он обживает цифровые не-места, для жизни не приспособленные — от Google Street View до игры Second Life. Но сейчас это звучит скорее ностальгически, и вместе с тем зловеще — можете сами убедиться, посмотрев документацию его выставки.

У нас спрашивают записи второго сезона обсуждений альманаха-огня «Пангея Ультима» — и сегодня мы с радостью ими делимся! Четыре встречи, прошедшие в апреле, выложены в открытый доступ на нашем сайте.

В журнале Syntax вышло интервью с Джошуа Ситареллой — художником, теоретиком интернет-культуры и фаундером нью-йоркской платформы Do Not Research. В начале 2010-х он делал успешное институциональное искусство — но вскоре решил сменить формат и стать инфлюэнсером. Сейчас он и придумывает инсталляции в смешанных медиа (почитайте наш пост про выставку в KW Berlin, где он тоже участвовал), и проводит политически ангажированные стримы на Twitch, и записывает подкасты об интернет-идеологиях. Интервьюер называет его «левым Эндрю Тейтом». Ситарелла много рассуждает о логике работы самоорганизованных институций. Начиная с 60-х в искусстве принято критиковать институции — можно вспомнить, например, расследования Ханса Хааке, вскрывающие коррупцию галерейных спонсоров. Но, с другой стороны, институции могут быть и убежищем для художников и работников культуры — местом, где можно хотя бы на время укрыться от логики ускоряющегося рынка. Цифровые платформы, конкурирующие за пользовательское внимание, зарождающийся рынок инфлюэнсеров в социальных медиа, где каждый сам себе предприниматель, экономический кризис 2008 года — вот контекст, в котором Ситарелла начинал свою художественную карьеру. Рынки культурного производства перестраивались на ходу и были нестабильны, текучи и перенасыщены. Эти противоречия привели Ситареллу к мысли о том, что нужно создать собственную платформу — финансируемую как спонсорами, так и напрямую читателями. Так появился проект Do Not Research — сервер в Discord, регулярная рассылка и зарождающееся издательство. А еще — что-то среднее между агрегатором искусства, группой психологической поддержки и просветительским проектом; одновременно и когнитивная карта сегодняшнего интернет-пространства, и попытка его теоретизации, и ирония на этот счет.

Ранний интернет казался местом, где сбываются самые смелые утопии — пишет исследовательница цифровой культуры Аня Щетвина. Поэтому в начале 90-х появилось множество манифестов интернета — коротких заряженных текстов, которые пытались не просто представить утопическое будущее, но создать его из настоящего. В своем новом эссе Аня пишет о том, как менялись интернет-утопии в последние тридцать лет — и сегодня мы о нем вам расскажем. Один из характерных ранних манифестов — «Манифест Киберпанка» (1997): в нем виртуальная реальность буквально поглощает настоящую. Весь мир оказывается оцифрован, а все иерархические отношения — разрушены: ведь сеть, по мнению автора, по своей природе децентрализована, а значит — и демократична. Но сеть — это дом анархии. Ее невозможно контролировать, и в этом ее сила. Плохое исходит от человека, а хорошее — от технологии. Сеть будет контролировать маленького человека, а мы будем контролировать сеть. Этому тексту — как и манифестам 80-х – 90-х в целом — свойственен определенный техно-оптимизм, и сегодня он выглядит по меньшей мере наивно. Со временем стало ясно, что сетевые технологии сами по себе ничего не гарантируют: архитектура сети не сделает пользователей свободными. Ведь контроль просто размазывается по узлам сети, но никуда не исчезает — как писал уже в 2006 году философ Александр Гэллоуэй. Другими словами, как утверждает Аня Щетвина, в 90-е теоретикам и активистам казалось, что дистопия локализована в реальном мире, а цифровой мир — это место, где утопические надежды могут по-настоящему реализоваться. Но уже в нулевые стало очевидно, что дистопия захватила и виртуальную реальность тоже: власть пришла в цифровое пространство (а на самом деле, похоже, была в нем всегда). Поэтому более новые манифесты вместо абстрактных требований предлагают конкретный план действий. Например, короткие тезисы из «Манифеста Феминистского Сервера» (2014) демонстрируют, как отдельный сервер в сети может строиться на феминистских ценностях. А «Манифест устойчивого веба» (2019) адресован реальным технологическим компаниям — и помогает выстроить процессы разработки так, чтобы минимизировать загрязнение окружающей среды. От себя добавим, что сейчас появляются и манифесты, направленные на решение системных проблем. Им не свойственен оптимизм времен раннего интернета, но они не отказываются от универсалистских амбиций. Самый главный такой текст за последние годы — «Ксенофеминистский манифест» (2015), переведенный на 18 языков (в том числе и русский). Его утопическая амбиция — всеобщая эмансипация и освобождение поперек гендерных и классовых границ. Роль технологий в этом освобождении — неоднозначная: да, технологии в самом деле отчуждают нас от самих себя, превращая наши тела в поток данных; но вместо того, чтобы препятствовать этому отчуждению, можно попробовать его перенаправить. Тотальная оцифровка — это и большой риск, и источник наслаждения, и шанс освободиться от любых идентитарных рамок.

Сегодня мы делимся короткой заметкой Ильи Смирнова, в которой он рассуждает о сложностях в дизайне устройств, предназначенных одновременно и для людей, и для животных. Она доступна в нашем notion. 19 марта Илья стал спикером нашей ридинг-группы по исследованиям животных — он социальный исследователь техники из Европейского, преподаватель центра цифровой гуманитаристики ИТМО и автор канала Versia. Встреча с ним была построена вокруг статьи «Треугольник одомашнивания»: ее авторы которой предлагают взглянуть на взаимоотношения технологии, человека и животного с точки зрения философии постгуманизма и социальных исследований науки и техники (STS). Центральный кейс — активное внедрение автоматических систем для доения коров (или milking robots) на норвежских фермах.