Дневник Булгакова

Кильками в наш век гораздо легче отравиться, нежели водкой.

Есть замыслы, но физических сил нет, условий, нужных для выполнения работы, нет никаких.

Ждем газа, а то ванн нельзя брать, а мне без ванн прямо гроб — очень помогают.

Есть только одно ужасное слово, и это слово «сверх». Могу себе представить человека, героя даже, идиота в комнате. Но сверхидиот? Как он выглядит? Как пьет чай? Какие поступки совершает? Сверхгерой? Не понимаю! Бледнеет фантазия!

Сознание своего полного, ослепительного бессилия нужно хранить про себя.

Вечером у Никитиной читал свою повесть «Роковые яйца». Когда шел туда, ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда — сложное чувство. Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьезное? Тогда невыпеченное. Во всяком случае, там сидело человек 30, и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература. Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги «в места, не столь отдаленные».

Море пива выпивают в Москве.

Идет кампания перевыборов правлений жилищных товариществ, (буржуев выкинуть, заменить рабочими). Единственный дом, где этого нельзя сделать — наш. В правлении ни одного буржуя. Заменять некого.

Телефон мне не поможет... Туман... Туман...

Я уверен в том, что всякие попытки создать сатиру обречены на полнейшую неудачу. Ее нельзя создать. Она создается сама собой, внезапно. Она создается тогда, когда появится писатель, который сочтет несовершенной текущую жизнь и, негодуя, приступит к художественному обличению ее. Полагаю, что путь такого художника будет весьма и весьма труден.