дом игральных костей

​​Поэтому среди людей, поддерживающих идеи феминизма, гораздо больше женщин, чем мужчин, а среди коммунистов мало обеспеченных людей. В этом есть сложность, потому что в целом массовые идеологии по своему назначению и происхождению (правда, содержащимся в их буквальном содержании, а не в их реальной истории и не в механизме их воздействия на мир), изначально ориентированы на то, чтобы служить общему, а не личному благу. Но в составе личности определенного человека любой идеологический “кирпичик” почти всегда становится именно частью “позы”, а не убеждения. Люди в первую очередь пекутся об идеологической структуре своей личности, о том, чтобы не потерять себя, и это иногда может выражаться, в том числе, в самоотречении и самопожертвовании.

Когда смотришь старое культовое кино 60х, 70х, 80х, то часто оно кажется проще современных историй. Это как сравнить старую Камаро и какой-нибудь Ниссан GTR. Понятное дело, что для своей эпохи Камаро более значима, чем GTR, но сравнивать их друг с другом бессмысленно. Новое всегда лучше старого. Это касается не только техники, а всего, что делает человек. Какими бы ни были новые творения, если за ними стоит знание и понимание того, что было сотворено людьми до этого момента, они всегда оказываются новой ступенью в развитии культурного кода. И даже когда структурированного знания нет, когда автор не начитан и не "насмотрен", он все равно вырастает из существующего культурного кода. А мысль всегда производит синтез существующего, и именно это и является по своей сути тем, что люди имеют в виду, говоря об улучшении, усложнении, обновлении, прогрессе. Недаром про Руссо говорят, что его возврат к простоте и естеству - это усложнение, что это что-то более утонченное, чем утонченность, а не наоборот. В технике ограничения в этом вопросе даже больше, чем в культуре, потому что существует входной порог в плане знаний и навыков, и эти знания часто не являются общедоступными, так как не слишком интересны для масс сами по себе. Но даже в технике новое - это всегда улучшение, всегда следующая ступень. Иллюзия того, что это не так, создается особенностями, присущими механизму истории и путям изменения культурного кода. Как и любая самовоспроизводящаяся система, культурный код накапливает сложность просто из-за “мутаций”. И если знания не оказываются утеряны, они неизбежно постоянно усложняются. Но в этом пути усложнения есть ключевые взрывные точки накопления критической массы знаний, в которых идеи витают в воздухе, а накопленный опыт из разных сфер жизни приходит к новому месту встречи и в случайном подходящем человеке рождает новое эмерджентное свойство. Это особенно высокие ступени, которые контрастируют с происходящим большую часть времени медленным ростом. Эти скачки накопления сложности и утонченности становятся вехами в истории, и из-за этого воспринимаются более совершенными, чем последующие менее прорывные творения. Но все равно эти вехи оказываются ниже того, что идет за ними. Вероятно, это работает даже для тех случаев, когда про автора говорят, что он опередил свое время или что время для его творений еще не пришло. Это тоже иллюзия: слишком резкие скачки развития не сразу встраиваются в массовое сознание, и чем стремительнее скачок, чем выше ступень, тем медленнее этот процесс. Но, в любом случае, поддерживающие жизнь этого скачка интерпретации, по своей природе изначально более сложные, должны непрерывно существовать, иначе этот опережающий время прорыв просто исчезнет, и если даже сохранится в текстах или других неодушевленных носителях информации, его новые “нулевые” прочтения одушевленными носителями (которые до недавнего времени были единственным местом, где культурный код мог меняться) не будут приемниками изначальной идеи, а будут создавать что-то иное. Люди стали сложнее. Не лучше, а именно сложнее. В них стало сосуществовать и взаимодействовать больше смыслов. А современные авторы такие же. И это обилие смыслов отпечатывается на их творениях, пусть даже осознанно они и не собирались эти смыслы туда вкладывать. Даже самые нарочито простые вещи в своей нарочитости несут это. Интерпретаторы запросто могут найти в произведении смыслы, которые и сам автор не осознавал, когда их вкладывал. В сюжетах, которые создает автор, неизбежно неосознанно отпечатываться структура его памяти. А мы очень часто плохо понимаем собственное устройство, ведь наши интерпретации себя - это внешняя форма этого устройства, а не его содержание. “Человек имеет два мотива поведения – один настоящий и второй, который красиво звучит.”

В этом вопросе есть некоторая сложность в обозначении отличия “лучше” от “сложнее”. Но если воспринимать культуру как одну единую историю, то тогда старые творения нужно рассматривать как часть новых, а то, что обычно оценивается людьми как новое стоит считать как бы прибавкой к старому. В контексте, в котором новое воспринимается именно так, в котором оно не рассматривается как что-то отдельное, а воспринимается как единое целое со старым, проще увидеть более сложное как лучшее. Вероятно, суть в парадоксальности самого понятия "лучше". Если его попробовать максимально непротиворечиво описать, то получится, что оно почти тождественно понятию "сложнее". Потому что синтез нового - это то, что люди изначально имеют в виду под улучшением и прогрессом. А синтез - это всегда усложнение. У Чезаре Ламброзо есть целая книга по френологии, где он выявил у мужчин предрасположенности к определенному поведению по строению черепа – будет ли тот насильником, мошенником и т.д. В каком-то смысле, в самом своем зачатке идея была не так далека от истины: форма черепа указывает на форму мозга, а именно в особенностях устройства мозга определенного человека нужно искать основу его поведения. Чезаре Ламброзо «начал за здравие», но пошел не тем путем, френология оказалась ошибкой. Работа отделов мозга плохо коррелирует с их размерами, но вот если бы он строил карты по активностям отделов мозга, то подобрался бы к истине. У особенностей поведения есть даже не нейронные корреляты, а буквальные источники в этих коррелятах. Работа нейронных сетей, определяемая их устройством – и есть поведение, мышление, сознание, ощущения. Например, поведение и мышление мошенника полностью определяется слабой активностью той части мозга, которая отвечают за эмпатию. Но это не отменяет того, что эмпатия - это почти всегда чисто социальный навык. В детстве будущие мошенники очень часто встречаются с предательством со стороны родственников. Как правило, эти люди глубоко травмированы в детстве так, что у них не формируется система базового доверия и ответственности, которая должна возникнуть в процессе воспитания в благоприятной среде. Эмпатия - это нейронные связи, которые выстраиваются постепенно и в определенном возрасте. Но по определенным причинам у некоторых людей не было предпосылок их создать. Морфогенез мозга продолжается в процессе взросления, при этом очень интенсивно. А социальные воздействия буквально определяют этот процесс. Мозг - это единственный объект, для которого слова имеют магическую силу, могут быть "истинными именами предметов". Уже наработанные структуры нейронных сетей прямо определяют, какие осмысленные фразы могут быть "магическими" по воздействию на эти структуры, «нажимать кнопки» и находить критические точки в сетях; более того, это содержится в культурном коде, и, что еще важнее, вероятно, это содержится в самом устройстве языка на базовом уровне. А устройство языка определяется, в том числе, историей его развития, которая, в свою очередь, зависела от базовых свойств мышления, которые были и до появления языка. Все можно свести к геному и условиям среды, а если продолжить редуцировать – просто к условиям среды. И генетический код, и культурный (язык), и космологический обязаны своим появлением стечению обстоятельств, случаю и, в конечном итоге, просто случайности. Идеологическое устройство людей выстраивается в соответствии с основополагающими предрасположенностями в их личности и с главными ценностями, которые, в свою очередь, определяются биологическими предпосылками, опытом и неосознанно усвоенными на основании первых двух факторов первоначальными социальными установками. Одна из наиболее значимых “осей” мотивов выстраивается социальностью (альтруизмом) и эгоцентризмом. Само по себе устройство личности предрасполагает к тому, чтобы мы могли сочувствовать либо себе, либо тем, кто похож на нас, потому что мы можем представить себя на месте таких людей (и ширина круга этих людей определяет нашу общность с миром). Привлекательны для нас идеологические установки, которые касаются нас и защищают нас.

Когда смотришь старое культовое кино 60х, 70х, 80х, то часто оно кажется проще современных историй. Это как сравнить старую Камаро и какой-нибудь Ниссан GTR. Понятное дело, что для своей эпохи Камаро более значима, чем GTR, но сравнивать их друг с другом бессмысленно. Новое всегда лучше старого. Это касается не только техники, а всего, что делает человек. Какими бы ни были новые творения, если за ними стоит знание и понимание того, что было сотворено людьми до этого момента, они всегда оказываются новой ступенью в развитии культурного кода. И даже когда структурированного знания нет, когда автор не начитан и не "насмотрен", он все равно вырастает из существующего культурного кода. А мысль всегда производит синтез существующего, и именно это и является по своей сути тем, что люди имеют в виду, говоря об улучшении, усложнении, обновлении, прогрессе. Недаром про Руссо говорят, что его возврат к простоте и естеству - это усложнение, что это что-то более утонченное, чем утонченность, а не наоборот. В технике ограничения в этом вопросе даже больше, чем в культуре, потому что существует входной порог в плане знаний и навыков, и эти знания часто не являются общедоступными, так как не слишком интересны для масс сами по себе. Но даже в технике новое - это всегда улучшение, всегда следующая ступень. Иллюзия того, что это не так, создается особенностями, присущими механизму истории и путям изменения культурного кода. Как и любая самовоспроизводящаяся система, культурный код накапливает сложность просто из-за “мутаций”. И если знания не оказываются утеряны, они неизбежно постоянно усложняются. Но в этом пути усложнения есть ключевые взрывные точки накопления критической массы знаний, в которых идеи витают в воздухе, а накопленный опыт из разных сфер жизни приходит к новому месту встречи и в случайном подходящем человеке рождает новое эмерджентное свойство. Это особенно высокие ступени, которые контрастируют с происходящим большую часть времени медленным ростом. Эти скачки накопления сложности и утонченности становятся вехами в истории, и из-за этого воспринимаются более совершенными, чем последующие менее прорывные творения. Но все равно эти вехи оказываются ниже того, что идет за ними. Вероятно, это работает даже для тех случаев, когда про автора говорят, что он опередил свое время или что время для его творений еще не пришло. Это тоже иллюзия: слишком резкие скачки развития не сразу встраиваются в массовое сознание, и чем стремительнее скачок, чем выше ступень, тем медленнее этот процесс. Но, в любом случае, поддерживающие жизнь этого скачка интерпретации, по своей природе изначально более сложные, должны непрерывно существовать, иначе этот опережающий время прорыв просто исчезнет, и если даже сохранится в текстах или других неодушевленных носителях информации, его новые “нулевые” прочтения одушевленными носителями (которые до недавнего времени были единственным местом, где культурный код мог меняться) не будут приемниками изначальной идеи, а будут создавать что-то иное. Люди стали сложнее. Не лучше, а именно сложнее. В них стало сосуществовать и взаимодействовать больше смыслов. А современные авторы такие же. И это обилие смыслов отпечатывается на их творениях, пусть даже осознанно они и не собирались эти смыслы туда вкладывать. Даже самые нарочито простые вещи в своей нарочитости несут это. Интерпретаторы запросто могут найти в произведении смыслы, которые и сам автор не осознавал, когда их вкладывал. В сюжетах, которые создает автор, неизбежно неосознанно отпечатываться структура его памяти. А мы очень часто плохо понимаем собственное устройство, ведь наши интерпретации себя - это внешняя форма этого устройства, а не его содержание. “Человек имеет два мотива поведения – один настоящий и второй, который красиво звучит.”

​​Из знакомства с творчеством и философией одной интересной музыкальной группы (https://vk.com/jabasobaken) появилась пара новых идей о том, что может стоять за понятием "свободы", и о том, как происходит борьба за нее. Понятие свободы появляется в переходном периоде отказа от старых и перехода на новые правила. При этом важно в этом переходе не осознавать, что это не избавление от правил совсем, а принятие новых. Человек находится в ситуации, когда он не принимает навязанные извне осознаваемые правила и следует тем правилам, которые для него органичны настолько, что он их не осознает, как правила (что отчасти делает их "не-правилами", если учитывать, что скорее всего понятие "правило" в смысле "закона" появилось уже с каким-то привкусом неприятия). Проблема свободы и бунта в том, что их результат - менее совершенные, незрелые законы (пусть и способные в будущем стать чем-то лучшим чем-то, от чего свобода и бунт избавляются). У каждого всегда есть свои внутренние критерии красоты. Правда, человек их можешь не осознавать как ограничения. Поэтому воспринимает свое поведение как "делаю то, что хочется, стараясь никак себя не ограничивать". Но на самом деле сам факт действия означает, то было что-то побуждающее это действие совершить - стимул. А стимул неслучайно назвали "стимулом" (происходит от латинского stimulus «палка, которой погоняли животных, стрекало») Каждый новый подростковый бунт определяет следующий. Если следующему поколению некуда будет раскрепощаться и освобождаться, бунт будет консервативный. Как только пришло поколение "Американского пирога", определился характер следующего бунта, расцвет которого мы видим сейчас.

​​Основание непарадоксальной логики стоит строить на утверждении, что отношения между объектами важнее, чем определения этих объектов. И это выглядит парадоксально: получается, основанием не стоит делать то, что привычно воспринимать, как основание. Свойства нашего восприятия предрасполагают, чтобы мы были склонны к этому, к тому, чтобы считать основным и важным то, что доступно напрямую. И именно эти свойства создают привычки ума, которые оказываются недоступными напрямую (скрытые от восприятия привычки мышления - это устройство и основание логики, то, что логика стремится сделать своим основанием явления - это продукт, проявление формы, след этого основания). Но так же, как в случае квантовой физики наиболее надежные основания скрыты от нашей способности понимать, в случае логики скрытыми оказываются связи, которые недоступны нам напрямую так, как доступны явления. Нам приходится угадывать, “где” находятся связи и как они “выглядят”, при том, что само пространство, в котором они существуют (время), в принципе скрыто от нас, и проявляет себя косвенно, как проекция на мир явлений, в следах тех самых врожденных и/или самопроизвольно неосознанно формирующихся в течении взросления привычках нашего ума. От нас скрыто не только само время, но и сам факт скрытости, он замаскирован привычностью. Время пронизывает все, и в целом, даже такое элементарное явление, как объем - это, на самом деле, составное явление, сформированное овремененностью воспринимаемого. Эта скрытость скрытости распространяется на связи и мешает нам заметить очевидный факт: логика - это наука времени и связей, и то, что ее основанием должны быть связи, а не явления и определения - это буквально тавтология, которую “изогнула” петлей к явлениям привычность привычек ума (то есть сама логика своей природой, изначальной “формой” искривляет саму себя и мешает себе делать с самой собой то, что она по своему назначению делает со всеми остальными явлениями, логика своим устройством мешает понять это самое устройство). При этом равным логике проявлением свойств мышления является язык. И, что интересно, в его изучении до определенного времени присутствовала та же проблема: не сразу удалось понять, что связи между понятиями важнее значения этих понятий и их связей с явлениями. Когда люди ищут теорию всего, симметрию во Вселенной, перводвигатель мироздания, “единое основание всего”, переоткрывают принцип “эпохе” и “трудную проблему сознания”, они идут на поводу у порядка вещей в устройстве их восприятия и мышления, следуют по пути, форму которого наметил своей собственной формой тот самый порядок вещей. И люди на этом пути не вольны выбирать, так как сам выбор - это просто создаваемая мышлением при попытке взглянуть на себя интерпретация создаваемой мышлением формы пути.

Даодрейк