Карпов, зачем?

Всем привет! Возможно вы знаете, что пока мы готовим новый сезон в pole.media, мы запустили департамент бизнес-исследований. Всё работает хорошо и мы понемногу начинаем не справляться с работой сами, поэтому ищем к нам в команду человека, которого мы внутри называем бэк-офис-менеджер, который, по желанию и договоренности, будет готов выступать джуниор-исследователь. Итак, кого мы ищем: системно мыслящий человек, любящий упорядочивать неупорядоченное, который хочет поработать в сфере исследований, чтобы понять, «мое это или не мое». Что нужно будет делать: — следить, чтобы мы не срывали по срокам, тыкать нас по утрам и вечерам сообразно нашим задачам; — организовывать созвоны, перезвоны и недозвоны; — вести разные таблички и базы знаний; — работать с документами (находить, сверять, перепроверять, отправлять клиентам); — участвовать в подготовке компредов; — выполнять разные поручения по исследованиям и постепенно включаться в работу над проектами. Желательно, чтобы вы: — жили в России; — могли сами себе придумать полезное дело; — желательно студент магистратуры социологии или что-то в таком духе. Взамен на все это мы даем: — денег; — удаленную работу со свободным графиком (в те часы, которые мы с вами согласуем). И конечно, готовы учить тому, что умеем сами. Если вы заинтересовались, пишите письмо со своим CV и коротким рассказом о себе на почту [email protected] 💥

Переехали.

✖️ 2/2 ✖️ Война, страх, расставание с прежним миром, обнуление. Мы уже прожили это за два последних года и что нам ещё предстоит прожить — мы не знаем. Но на 15 мая нам предварительно и без подписанных бумаг назначена передача ключей от социального жилья в другой стране и в другом времени. Другим нам придётся строить здесь то, что мы не смогли успеть ранее. Я думаю об этом и слышу волнение. Не от того, что снова будет неизвестное — уж с чем, а с этим мы накрепко выучились справляться. Волнение от того, что нужно будет снова вернуться на руины той домашней, интимной, только для нас троих, как-то даже мещанской мечты, которую уже однажды мы позволили взорвать. Волнительны не столько белые стены пустого жилья, сколько возможность вновь утратить этот так долго ожидаемый семейный мир в месте, которое вы создали для себя. Обнаружение возможности не метафорической катастрофы, которая утягивает за собой всё, включая базовые ценностные установки, язык, смысл — вот что на самом деле страшно. 5 мая 2024 Майнц, Mito Asian cuisine 274 день эмиграции

✖️ 1/2 ✖️ — Привет, — слышу за спиной голос соседки Д. и поворачиваю к ней голову. — Привет, — отвечаю, но почему-то это звучит не так, как несколько недель назад. С момента, как мы получили подтверждение от всех инстанций, что в ближайшее время сможем переехать, как-то автоматически система чувств и реакций переопределилась. Уверенность в отъезде из лагеря незаметно переопределила мой внутренний резонатор: я снова стал гостем здесь. Примеряемая новая неизвестная и уже такая не привычная жизнь в собственном (съёмном) жилье, раздумья об обустройстве быта в нём, откапываемые в воспоминаниях точки сознания, связанные с прошлыми жилищами, их устройством, даже с гаждетами в них — всё это разворачивает меня от места, в котором мне всё ещё предстоит жить какое-то время. Я помню свои ощущения от пребывания в лагере в первые недели, когда я ещё не был своим здесь и только пытался понять, из чего именно состоит местный мир, какие неформальные правила я должен усвоить, чтобы перестать стесняться и получить внутреннее моральное право распоряжаться этим местом так же, как наши соседи. Теперь же все эти правила мной усвоены, но перспектива переезда оттеснила их все как не имеющие больше серьёзного значения для меня. Отсюда новое отношение к обязанностям и здешнему быту: оно больше не проникает глубоко внутрь и, как следствие, не запускает рефлексивных процессов. Я перестал с этим соглашаться, оспаривать, смиряться или бороться. Теперь я просто нахожусь здесь и колышащийся на горизонте день отъезда убеждает, что это уже часть важного, про прошедшего. Это уже опыт, а с ним стоит не бороться, а учиться сожительствовать. К слову, мы так и не уверены до сих пор в переезде на сто процентов. Всё зависящее от нас мы сделали, все подтверждения получили, но подписанных документов на руках у нас так и нет. Тем не менее, это никак не мешает нам готовиться. В первомайский выходной несколько часов занимались с Натахой подбором бытовой техники в квартиру, а также пытались нарисовать план кухни, вернее кухонной зоны — малюсенькой полукомнатушки с окном на балкон, где придётся устанавливать холодильник, стиралку, в перспективе посудомойку, придумывать систему хранения всего. Кажется, мы впервые так много времени проводим вместе за заботами о доме. Интуитивно я предполагал, что этот процесс будет успокаивающим, на деле всё не так. Стоимость чего угодно в Германии просто невероятная. Всякий раз всё что необходимо не влезает в отведённую площадь. Большой выбор тоже фрустрирует. В итоге, окончательно определились только с икеевским блоком-кроватью для Вари. В 2018 году мы начали мечтать о собственном жилье. Так, тихонечко, прикладывали себя к разным вариантам. К концу года образовался план: нужно купить машину, чтобы на ней ездить и выбирать землю, которую мы купим и начнём строить свой дом. В 2019 году мы много работали, чтобы отложить деньги и в начале 2020 года начать этот план реализовывать. В бесконечных перелётах, гостиницах, вписках и по возвращению домой я смотрел в ютубе ролики о каркасном строительстве, ленточном и свайном фундаменте, планировки жилища, подписался на несколько семей, которые рассказывали о процессе строительства своих домов, изучал автомобильный рынок, приценивался, даже ездил на тест-драйвы, разбирался в автоматической и роботизированной трансмиссии. Мы много времени тратили на то, чтобы представить себе нашу будущую жизнь. Потом наступил 2020 год, ковид создал глобальный дефицит микрочипов, из-за которого цены на всё выросли беспредельно и наши накопления стали вполовину меньше, я ушёл со всех работ делать «Поле», мы старались не закрыть «Маршак» и не опустить руки. В 2021 году мы возвращались к нормальной, казалось нам, жизни после года-которого-не-было и его «катастрофы», наши планы снова стремились в будущее и обещали, многое обещали.

✖️ 1/2 ✖️ — Как дела? — спрашивают. — Хорошо, — честно отвечаю и боюсь накликать. Мы нашли жильё, я поступил в магистратуру, закончили монтировать фильм, запустили несколько больших проектов в работу — всё правда хорошо. Наверное, это впервые за 10 месяцев, когда я могу сказать о своих делах так. Но интуитивно я так привык за последние годы, что хорошо не бывает, что хорошее — это просто случайные проплешины в том вязком, тинном пространстве, в котором мы живём. Привычка к разрушающим событиям и плохим новостям укореняется. В некотором смысле текущую простую человеческую радость я стыжусь, хотя, Господи, как же прекрасно — завернуть за русскую думерскую панельку и почувствовать, что ещё не забыл как жить. Вспомнить, что время бесконечного преодоления, съёживания и меланхолии до горизонта конечно. Об этом и правда не трудно забыть. В субботу ездил на родину Эрнста Блоха, в Людвигсхафен. Меня попросили сделать съёмку человека, который служил в АТО, попал в плен, его пытали, простреливали ноги, кинули в подвал чтобы помер. Он выжил и ему даже удалось с семьёй уехать в Германию. Когда мне коротко пересказали его историю, а также сообщили куда нужно будет ехать — я хотел отказаться. Я боялся ехать, так как не мог знать как он отреагирует на меня. Люди везде люди, как только ты с ними встречаешься. Заочно воображение рисует чёрт-те что. Моё сразу же нарисовало бравого украинского солдата, у которого есть полное право спрашивать с меня за то, что произошло с ним и с его страной. А мне предстоит молчать. Что бы он ни говорил и ни делал — зашить себе рот и терпеливо молчать. К тому же, они так же живут в лагере и я не понимал, как можно не разрушая приватность всё же сделать съёмку. Я тянул с ответом. Сутки ходил, думал. Вернее, скорее пытался прислушаться к мирозданию и себе. Думать в таких вещах нет никакого смысла. Я пытался почувствовать, нужно мне ехать или нет. В этом прислушивании я старался разглядеть знаки, зашитые в мою реакцию на эту потенциальную поездку. Я категорически не хотел встречаться с этим парнем, к тому же, как я буду снимать их в лагере, если я не снимаю в своём? Мне больно и гордо допустить, что я встречу человека, наделённого правом говорить. В конечном счёте я понял, что это просто моя защита, которая не позволяет пробить мою зону комфорта, объясняющая и стремящаяся рационализировать почему именно не нужно выходить за её пределы. Я вспомнил по одной из прежних жизней, что подобного рода страхи — верный признак того, что нужно действовать с точностью до наоборот. Нужно прорубать комфорт, открываться возможности быть уязвлённым, попасть в стрессовую ситуацию, столкнуться с чьей-то реальностью, легитимно прожить в ней какое-то время и, приняв её как собственный опыт — вернуться домой, продолжить жить свою жизнь, но другим, гораздо более сложным и богатым, благодарным человеку, который пустил, позволил прикоснуться к иному. Я принял решение ехать.

✖️ 2/2 ✖️ К торговому центру я подъехал за полчаса до условленного времени. Решил, что не буду пока ему писать, а пройдусь по округе, так как шанс на то, что я попаду к нему в лагерь был низкий: охрана на входе, нет согласования и т.д. Прошёлся до Рейна, присмотрел несколько скамеек на случай, если придётся снимать портретную историю. Постоял не берегу, посмотрел в воду. Подышал. Я написал ему «В. добрый день! Я на месте». За мной вышла его жена, мы немного подождали В. на улице — он ходил в магазин. Когда мы здоровались, он протянул мне обе своих руки: правой пожал мою, левой накрыл тыльную сторону моей ладони. Иногда я делаю так же, когда хочу выразить искреннее уважение и почтение человеку, но я никогда не делаю так при первой встрече. Сейчас же я автоматически среагировал и повторил его жест. Мы оба немного склонились к нашим рукам, затем выпрямились и посмотрели друг на друга. Седая бородка; аккуратно стриженная, но взлохмаченная абсолютно седая голова; шрамы на обеих бровях, подбородке, губе; добрейшие голубые глаза человека, который хорошо знаком с алкоголем, которые только и бывают, что у простых истрёпанных деревенских мужиков. После некоторого смущённого стояния друг перед другом я спросил его, можно ли увидеть где они живут и рассказал о нашем лагере. Он завёл меня в торговый центр, где на входе я поменял свой ВНЖ на временный пропуск — мы прошли. Внутри огромных пространств торгового центра стояли десятки кубов без потолков, составленных из металлических сетчатых заборов, которыми в Германии часто ограждают что-то на улицах, обтянутых дачной чёрной плотной плёнкой. Сегодня я показал Наташе фотографию оттуда, она сказала, что это похоже на места для хранения мёртвых тел. Внутри этих кубиков, площадью дай Бог в семь квадратных метров, живут люди. Сотни людей. В. с семьёй живут в одном из них. Мы вошли за плёнку, где я увидел те же кровати-нары, то же постельное бельё, те же металлические шкафы что и у нас. Я слушал длинный рассказ В. и его жены, моё нутро сжималось от подробностей, но я не мог отделаться от ощущения радости, что я сегодня, после того как мы здесь закончим, выйду из ТЦ, сяду в электричку и поеду домой, к себе в контейнер. Мы могли оказаться в таком месте. Нам просто больше повезло, чем им. Я провёл у них около трёх часов. Выйдя на улицу, я снова пошёл к Рейну. Я шёл и снимал траву, росу на ней, цветы ромашки, птиц, розовые деревья. Я делал им close-up портреты. Я нагибался, подводил камеру к глазу, смотрел на зелень, цветы, воду и жадно портретировал их. Мне нужно было вернуться к жизни после проваливания в опыт В., в жизнь его жены, в их текущее место обитания. Я использовал это как попытку рассмотреть, вспомнить, что жить дальше — возможно. Я вернулся в контейнер к вечеру. Мы поужинали, включили настольный свет, я взял комп и лёг на свою кровать. Я смотрел на монстеру, книжный шкафчик, ковры, я чувствовал тепло под одеялом. Я лежал и был счастлив уюту своего места. Но так же я знал, что через три недели мы уедем отсюда. 22 апреля 2024 Майнц, Bettelpfad 98 260 день эмиграции

✖️ 1/2 ✖️ Белый выхлопной дым, который оставила после себя проехавшая мимо автобусной остановки машина, пах смесью отработанного бензина вперемешку с машинным маслом. Последний раз я чувствовал его много лет назад, с тех пор автомобили делают как-то иначе, но вот старые модели издавали такой запах всё моё детство. Так пах папин оранжевый 412 москвич, на котором в самом начале 90-х мы ездили на дачу и в пойму. Удивительно как давно забытый запах может сработать телепортом. Автоматически вспомнил бабушкин гараж, в который пару раз в месяц ходил с папой за картошкой. В нём иногда стоял москвич, время от времени папа чинил его. А ещё там же стоял его велосипед «Турист», тоже оранжевый. На нём было специальное, формы яйца, поворотное сидение с красным дерматином на мягком, предназначавшееся сперва для сестры, а потом для меня, когда я немного подрос, а сестра сильно выросла. На этом велике мы ездили на прогулки и «на Зелёный» — пляж на острове в Ахтубе, где я любил купаться больше всего на свете. Я сидел на этом сиденье, держался за бараний спортивный руль и рассматривал руки отца. Он перехватывался за низ руля только тогда, когда нужно было набрать скорость. Основное время он держал руки в месте, где горизонтальная трубка руля начинает загибаться. И я очень хорошо помню как эти руки выглядели. Я помню руки своего отца в возрасте, когда ему было примерно столько же, сколько сейчас мне. Я узнаю в своих руках — его. Я смотрю на свои руки и вижу обручальное кольцо (которое отец никогда не носил), резинку для волос (которые отец состриг ещё до моего рождения) и пластырь с пиратом-попугаем, которым Варя залепила сегодня расчёсанный мною прыщ. Я не уверен, что проявлял подобную заботу к родителям, но счастлив, что Варя умеет так. Несколько недель назад мы купили ей велосипед. Первый. Настоящий. Её. Двухколёсный. Два первых дня она боялась ездить, но преодолевала себя и ехала. С пятого дня научилась сама садиться и трогаться на нём. Со второй недели она впервые сама поехала на велике в школу. Кроме школы она катается на нём в Volkspark, ездит в магазин тратить собственные деньги на сладости. Слишком неожиданно стремительный процесс сепарации. А мы по инерции продолжаем хотеть контролировать её и обкладывать правилами. К счастью, она их благополучно нарушает. Плохо, что я так и не научился смотреть на это терпеливо и злюсь. Злюсь здесь и сейчас. Радуюсь как остыну. Вчера вновь был разговор за ужином. В этот раз пришлось немного пересказать Фуко, чтобы объяснить что вообще означают правила. Однажды я ушёл «на Зелёный» с друзьями и ничего не сказал родителям. Мне было примерно как Варе сейчас, не многим больше. Я провёл там весь день до заката, когда меня нашла мама. Кажется, тогда я впервые увидел настоящий страх в её глазах и понял что-то важное об ответственности и последствиях наших поступков. Не помню, чтобы она ругала меня тогда, хотя возможно. Но помню как она обняла меня и отвела домой. В этой квартире я прожил свои беззаботные розовые детство и юность. До 20 лет мы никогда никуда не переезжали, но мне всегда хотелось этого. Не потому, что мы жили впятером в двушке и я до 12 лет спал валетом с прабабушкой на одном диване. Просто мне было интересно, а что это вообще значит — переезд. Мне тогда казалось, что в этом есть какое-то таинство и что это неминуемо хорошо. Не может быть так, чтобы человек переезжал из лучшего места в худшее. У меня был свой постоянный дом до 20 лет, когда я окончательно сепарировался и решил жить отдельно. Все мои воспоминания — об этой единственной двушке. Мне страшно, что у Вари этого нет. Я не знаю какие это повлечёт за собой последствия. Уверен, что она будет с большой теплотой вспоминать лагерь, но тем не менее переживаю всякий раз, когда нам приходится менять место жительства.

✖️ 2/2 ✖️ Мы сказали Варе, что ходили на просмотр квартиры. Наташа переживала, что ей расскажут об этом соседские дети или ещё кто-то, до кого дойдут слухи и это подорвёт доверие Вари к нам. Варя очень обрадовалась, расспрашивала про планировку, про то, сможет ли водить друзей и какого размера будет её комната. Мы сказали, что это ещё не окончательно и что нам нужно отправить документы, чтобы нас одобрили все кому это нужно сделать. Каждый день она спрашивала — одобрили или нет? Позавчера мы получили окончательное подтверждение — 15 мая мы можем въехать в квартиру. Варя прыгала. Ощущаю обратный отсчёт, который делает пребывание в лагере совершенно иным. Он перестал давить на меня. Всё больше воспринимаю его как гостиницу теперь. Позавчера мыли контейнер и я даже не заметил как это произошло. Ушёл фатализм, появились планы. Мы думаем теперь о новом съёмном социальном жилье как о Том Самом Жилье, которое мы всегда хотели, но которого у нас никогда не было. Как о собственном месте, которое построено нами, для нас, с нуля. Буквально с нуля, потому что здесь просто белая коробка с полом и дверьми. Абсолютно всё нам нужно будет покупать туда, обживать квартиру, делать своей. У нас никогда не было такого опыта и мы не знаем что нас ждёт. Теперь это наше постоянное временное жильё, где мы счастливо будем вынужденно продолжать начинать жить новую прежнюю жизнь. 18 апреля 2024 Майнц, Pho Viet Indochine Küche 256 день эмиграции

✖️ 1/3 ✖️ Никакого пророчествования не было. Я ничего не ждал от этой поездки, кроме того, что мне очень нужно сменить ритм жизни, хотя бы на эти несколько дней, уехать от киселя регламентированного быта, вспомнить, что за пределами контейнера всё ещё продолжается жизнь иная. У меня было ощущение, что мне это необходимо. Такое, которое никогда не вербализуешь, а оно просто висит где-то рядышком с тобой и является фоном. — Как ты добрался? — открыв дверь своей временно съёмной квартиры спросила К.И. — Ничего, спасибо. С днём рождения!, — ответил, подарив одноразовый фотоаппарат и маленькие синенькие цветы в горшочке. — Проходи, вот твоя комната, — показала К.И. в сторону открытой двери. Я понял, что одна эта комната как минимум в два раза больше, чем наше дупло. Увидел огромную двухспальную кровать и три окошка в эркере, перед которыми очень уютно стоял круглый журнальный столик и два кресла. Я затащил в комнату чемодан, сбросил рюкзак, снял с себя тёплый вязаный свитер и понял, что это в принципе первая квартира за последние три месяца, в которую я заходил. Эта мысль так меня впечатлила, что я сразу же поделился ей с К.И., её мужем С. и несколькими её приятелями, которые готовили на кухне праздничную утку. Мне показалось, что я говорил это как минимум так, что это в большой степени определяющее моё ощущение в этот момент открытие. Я был уверен, что сам факт того, что не бездомный человек, проживающий в довольно крупном городе в XXI, который не уходил в лес и ни от кого не скрывался, не живущий маргинальной или не нормативной жизнью, с семьёй и ребёнком, этот человек, произнося фразу «Я сейчас понял, что это в принципе первая квартира, в которой я оказался за последние три месяца» как минимум вскрывает бесконечную бездну чего-то такого, от чего представление о том, как устроен мир в эту минуту должно значительно измениться. В ответ я встретил вежливые улыбки. Утка продолжала фаршироваться и вскоре отправилась в духовку. День рождения был обычным для последних времён — без ощущения праздника. Спустя пару часов эмигрантских разговоров о всячине: кто как когда сюда приехал, чё там про Россию, чем кто занят — К.И. пришлось самой произнести первый тост в свою честь. Я ощущал себя дико не ловко, но не чувствовал, что я могу и готов изменить хоть что-то. Гости разошлись около двух, С. пошёл спать, а я набросился на К.И. и до пяти утра не отпускал её, пытался выговориться, убедиться, что она — та же, что этот год, что мы не виделись, мало её изменил. Я говорил про то, как быт влияет на мечту, как сильно не хочу переезжать в Берлин, как далеко я стараюсь дистанцироваться от новостной повестки, активизма и прочего знающую истину мира; рассказывал о планах и новостях «Поля», говорил о слолжности, которая теперь доступна нам в силу нашего опыта. Меня интуитивно вело и не давало остановиться чувство, что это всё скоро исчезнет, и я вновь вернусь в лагерь, открою глаза и упрусь ими в пластиковую стену. Проснулся около 10 утра. Первым делом проверил телефон — там было сообщение Наташи о письме из Wohnbau.

✖️ 2/3 ✖️ Первые несколько дней после отъезда из лагеря проживаются здесь особенно тяжело. Но в этот раз я их не заметил. В понедельник утром нам назначили термин на просмотр квартиры — среда, 10 апреля, 13.15. Этим ожиданием я прожил два дня, все остальные эмоции на время куда-то ушли. Наташа попросила С., среднего сына О., сходить на просмотр с нами: он русскоговорящий немец, к тому же очень эмпатичный и отзывчивый. В 13.00 мы подошли к дому и изучили его. Четырёхэтажное небольшое двухподъезное здание, ухоженное, во дворе детская игровая площадка с качелями и приспособлениями для лазания из сушняка. Я сел ждать сотрудника Wohnbau и С. за железный столик, который был здесь же. Наташа легла на качелю. Мы не знали сколько семей претендует на эту квартиру. Обычно, в день просмотра приходят несколько с разницей в пять-десять минут, из них собственники жилья потом выбирают одну подходящую. Во дворе было тихо, немного ветренно, но солнечно, с поющими птицами. Всего дважды за 20 минут ожидания во двор заходили люди и всякий раз я ощущал внутри звериное чувство опасности. Моё нутро воспринимало этих людей конкурентами и буквально выло о том, чтобы это было не так. Сперва это была женщина с пакетами, которая просто зашла в соседний подъезд. Затем появилась арабская семья, с двумя женщинами в хиджабах и мужчиной с бородой. Одна из женщин толкала перед собой коляску с младенцем и я сразу понял, что это к нам. Я следил за ними глазами, пока они шли вдоль двора в надежде, что они не повернут к дому. Повернули. Оборвалось. Повернули и пошли, и встали у того же подъезда, куда до этого зашла женщина с пакетами. Откуда-то из-за них выскочил молодой человек, извинился за опоздание и пригласил нас подняться на второй этаж в правую дверь, чтобы посмотреть квартиру. Это была трёхкомнатная квартира с продолжающимся ремонтом. Пол ещё не был положен, стены прокрасили первым слоем белой краски, она ещё даже не высохла. Двери сняты и сложены в одной комнате, коммуникации не до конца подведены — в целом это обычная практика для просмотра жилья в Германии. Здесь, съезжая, ты должен оставить всё ровно в том же состоянии, которое было в момент въезда, поэтому многие вынуждено делают после себя ремонт. Две изолированных комнаты, одна из них с балконом, квадратный коридор с микроскопической прихожей, гостиная с маленькой кухонкой и ванная комната с туалетом, раковиной и собственной ванной (!). В какой-то момент я отделился от Наташи, С. и парня из Wohnbau, зашёл в предполагаемую детскую комнату один и понял, что это всё вполне реально, что мы действительно можем стать жильцами здесь, в квартире, где у каждого будет персональное пространство, где Наташа вырастет цветы, а я снова соберу библиотеку, где Варя будет приглашать друзей и устраивать кавардак в своей комнате. Вся это простая беззаботная прошлая жизнь подмигнула мне, а я даже не нашёлся как среагировать на неё и просто вернулся к ребятам. Через час после того, как мы вернулись в контейнер, Наташе на почту пришло письмо. В нём нас спрашивали, понравилась ли нам квартира и готовы ли мы согласиться на то, чтобы попасть в короткий список претендентов на неё. Нужно было просто ответить Ja oder Nein.