мальчик на скалах

Еще раз про иронию Моррисси За мытьем посуды заиграла в голове песня «Let Me Kiss You», и я поддался ей. Когда дело дошло до высшей точки — But then you open your eyes And you see someone That you physically despise But my heart is open My heart is open to you подумалось, что принимать эти строчки за чистую монету глупо, это губит очарование песни, а самого артиста, превращает в квазимодо. Жалостливой интонации самовольной жертвы у Моррисси нет нигде, а есть только фигура фатальной насмешки. Как у Кафки, где люди хотят видеть забитого невротика, занятого самоуничижением, следовало бы разглядеть хитреца. Что может быть омерзительней, чем плаксивое ничтожество, настаивающее на невинности обращенного к возлюбленной жеста мольбы? «Но мое сердце открыто для тебя» — такие слова просто нельзя произносить вслух, но тут они уместны в качестве игры, в то время как герой чувствует только ледяное дыхание невозможности.

накануне вступления в почтеннейший возраст К. Сперанский посидит перед столь же стремительно не молодеющим ноутбуком, припомнит пару-тройку анекдотов из этого славного путешествия, называемого «жизнь», а чтобы не посвящать себе весь эфир и придать праздника, расскажет немного про Ф. Кафку, столетие со смерти которого широко отмечалось в июне. сегодня в 20-00 и надо подписываться на канал: https://youtube.com/live/nb0ubzJdUc4?feature=share

Раздобыл себе ко дню рождению двухтомник Ивана Елагина, великого русского поэта. Долго я на него охотился. Ужас и мрак двадцатого века (издевательски не желающего заканчиваться) из его стихов дышит так живо, что глаза стекленеют. Елагин — гениальный соратник Шаламова, он выполняет бессмысленную работу по сохранению памяти, хотя и знает, что «и внуки позабудут дедов, как позабыли сыновья». Бережет, что может — и в этом помогает ему сила злобы. Как Шаламов в своем стихотворении «Славянская клятва» («Клянусь до самой смерти мстить этим подлым сукам»), а потом в рассказе «Поезд» («Все было привычно: паровозные гудки, двигавшиеся вагоны, вокзал, милиционер, базар около вокзала – как будто я видел только многолетний сон и сейчас проснулся. И я испугался, и холодный пот выступил на коже. Я испугался страшной силе человека, желанью и уменью забывать. Я увидел, что я готов забыть все, вычеркнуть двадцать лет из своей жизни. И каких лет! И когда я это понял, я победил сам себя. Я знал, что я не позволю моей памяти забыть все, что я видел. И я успокоился и заснул»), да и во всем своем творчестве обращался к этому же источнику. Однажды я открыл телефон в метро, прочитал стихотворение Елагина «Звезды» памяти его отца, поэта, знатока китайской и японской поэзии, Венедикта Марта, — и на несколько минут застрял посреди платформы, забыв, куда мне надо и что вокруг происходит. Это и было состояние трезвости ума, пожалуй. Во всяком случае, то, на какое я способен, так что помещаю тут отрывок. За окном – круги фонарной ряби. Браунинг направленный – у лба. На каком-то чёртовом ухабе Своротила в сторону судьба. Рукописи, брошенные на пол. Каждый листик – сердца черепок. Письмена тибетские заляпал Часового каменный сапог. Как попало, комнату забили, Вышли. Ночь уже была седа. В старом грузовом автомобиле Увезли куда-то навсегда. Ждем еще, но все нервнее курим, Реже спим и радуемся злей. Это город тополей и тюрем, Это город слез и тополей. Ночь. За папиросой папироса, Пепельница дыбится, как еж. Может быть, с последнего допроса Под стеной последнею встаешь? Или спишь, а поезд топчет версты И тебя уносит в темноту... Помнишь звезды? Мне уже и к звёздам Голову поднять невмоготу.

С упоением растягивая удовольствие, читаю прекрасную книгу «Парижские мальчики в сталинской Москве» Сергея Белякова. Образцовый исторический нонфикшен, и если кто-то горевал, что Флориана Иллиеса нет у нас дома, то можно не горевать. Книга представляет собой попросту обширный комментарий к дневникам юноши Георгия по прозвищу Мур, сына Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. Исход эту семью ждал во всех отношениях трагический, не ведая о котором паренек откровенно и подробно протоколирует окружающую действительность, политические новости и собственные переживания. Обычное содержимое личного дневника, что и делает его интересным. Особенная статья — его томления по женщине, честно говоря, хоть я сам уже и потрепанный жизнью элемент, но и меня пронзило судорогой, до чего мучительно подростковое созревание. Например, знаменитая московская соблазнительница по кличке Тимоша вдохновила его на следующе признание: «Чорт и чорт и чорт и чорт, ce que j’ai envie de bitter avec une femme!» («Как мне хочется переспать с женщиной!»). Дневник подобными пассажами изобилует и тем напоминает хармсовский (Вот еще, например: «Мне нужна здоровая сладострастная женщина», «Хочется женщин, чорт возьми. Женщины — хорошая штука»). Интрига, как бы цинично это ни звучало, в том, успеет ли герой расстаться с невинностью до своей гибели в 19 лет? Беляков работает как кропотливый историк повседневности и по деталям разбирает сталинский быт. Какое было мороженое и котлеты, как выглядели, что читали, где ели и что слушали москвичи. Отели Националь, Метрополь, библиотека Иностранной литературы, Столешников, бульвары, Садовое кольцо. Удивительно вообще читать про Москву, которая как будто действительно принадлежала живущим в ней людям, а не всегда была просто гигантским безобразным хостелом. Вот например, Беляков приводит воспоминания Семена Липкина — он желал сводить Цветаеву в ресторан Националя, а та зашла в другую дверь — столовую Метростроя и, к удивлению своего спутника, не просто без брезгливости, но и с удовольствием «уплела» следующее меню: «щи суточные, мясные котлеты из хлеба с разваренными макаронами, зеленовато-желтая жидкость под названием „компот“». «Цветаева родилась и выросла в богатой семье, путешествовала по Европе, до самой революции жила безбедно. Мур родился в эмиграции, жил в бедных квартирах парижских предместий, никогда не был не то что богат, а просто зажиточен, даже вдоволь обеспечен. Но при этом он любил жизнь комфортную, а Цветаева была к ней равнодушна», — рассуждает Беляков. Как и дневники Эфрона, книга делит время на две части — касающуюся относительно безоблачной жизни парижского мальчика в хорошеющей столице, фланирования по бульварам, отдыха в кафе, грез о женщинах в 1939-1941 годах; и начала войны, осады Москвы, эвакуации и голода — в 1941-1943. До второй я пока не добрался, но не покидает изумление, до чего этот пацанчик был толковым для своих лет, и пусть пока не знал, чем займется и где пригодится, но к делам гедонизма и пижонства подходил со всей серьезностью. Я сразу обнаружил в нем родственную душу, когда прочел в его дневнике следующее рассуждение: «Хочу есть. Будут котлеты — вот это хорошо. <…> Страшно хочу есть. <…> Есть, есть, есть. Да здравствуют котлеты с маслом! Это факт, что это очень вкусно и питательно».

Есть 25 и 25 коробок эпилог и место, которые подписали Женя и Костя. В них можно вложить пластинку! Цена – 3000, 3300, 3600; писать – @firstzillion

Не имея возможности впихнуть в одну параболу весь состав своей повседневности, я веду личный дневник, что-то вроде хроники, но осмелившись лишить себя этого бестолкового каприза, ограничился бы этими двумя текстами Кафки, время от времени я их рассматриваю, как образцы, в которые медленно вживаюсь, как опрокидывает себя мучная масса в форму для запекания, прежде чем превратиться в булочку с корицей. Окно на улицу Кто живет одиноко, но иногда все-таки хочет приобщиться к чему-то, кто с учетом времени суток, погоды, условий работы и тому подобного хочет немедленно увидеть любую руку, за которую он мог бы ухватиться,-тот без окна на улицу долго не выдержит. Да и в том случае, если он ничего не ищет, а только, усталый, поводя взглядом между небом и публикой, подходит к своему подоконнику, нехотя и чуть запрокинув голову,- да и тогда лошади внизу увлекут его в свое сопровождение, состоящее из повозки и шума, а тем самым в конечном счете к человеческому согласию. Вернись! Было совсем ранее утро, улицы пустынные и чистые, я шел к вокзалу. Когда я сверил часы на башне со своими, я увидел, что сейчас гораздо позже, чем я думал, и мне надо очень торопиться; ужас от этого открытия сделал меня неуверенным, я еще не очень хорошо ориентировался в этом городе, но, по счастью, неподалеку находился полицейский, я побежал к нему и, задыхаясь, спросил дорогу. Он улыбнулся и произнес: — Ты хочешь, чтобы я указал тебе дорогу? — Да, — сказал я, — потому что сам не могу ее найти. — Лучше вернись, вернись, — сказал он и резко отвернулся от меня, как делают люди, которые хотят остаться со своим смехом наедине.

Кнопка С Долларом 🫵 Кнопка С Долларом 🙏

Собрал некоторый портфель текстов, чтобы висел тут для проформы, а у досужего читателя, если таковой бедолага найдется, имелась возможность запустить туда порывистую руку в любое время суток. Тексты расположены не в порядке приоритета, а почти в хронологической последовательности, как писались. Добрая их половина — публикации на почившем уже Bookmate Journal, коллективу которого автор выражает безусловную признательность. Леонид Добычин, «Самый неуловимый русский писатель» https://telegra.ph/Samyj-neulovimyj-russkij-pisatel-06-09 Анатолий Мариенгоф, «Революционный денди в маске Арлекина» https://telegra.ph/Revolyucionnyj-dendi-v-maske-Arlekina-Mariengof-i-ego-roman-Ciniki-06-09 Гайто Газданов, «Он мог затмить Владимира Набокова» https://telegra.ph/On-mog-zatmit-Vladimira-Nabokova-Zabytyj-pisatel-Gajto-Gazdanov-06-09 Андрей Платонов, «Если сравнить живых с умершими, то живые говно» https://telegra.ph/Esli-sravnit-zhivyh-s-umershimi-to-zhivye-govno-kak-Andrej-Platonov-hotel-unichtozhit-boga-i-pobedit-smert-06-09 Николай Гумилев, «Храбрый флегматик, авантюрист и чудак» https://telegra.ph/Nikolaj-Gumilev-hrabryj-flegmatik-avantyurist-i-chudak-06-09 Андрей Белый, «Юродивый, анархист, декадент и шут: жизнь Андрея Белого» https://telegra.ph/YUrodivyj-anarhist-dekadent-i-shut-zhizn-Andreya-Belogo-06-09 Шарль Бодлер, «Быть полезным человеком всегда казалось мне ужасной гадостью» https://telegra.ph/Bodler-Byt-poleznym-chelovekom-vsegda-kazalos-mne-uzhasnoj-gadostyu-06-09 Эдуард Лимонов, «Если ты жив — уже хорошо, а если еще и здоров — устрой себе праздник» https://telegra.ph/Esli-ty-zhiv--uzhe-horosho-a-esli-eshche-i-zdorov--ustroj-sebe-prazdnik-EHduard-Limonov-i-ego-samurajskaya-ehtika-06-09 Александр Введенскй, «Самый неразгаданный поэт» https://telegra.ph/Samyj-nerazgadannyj-poeht-zhizn-i-stihi-Aleksandra-Vvedenskogo-06-09 Борис Поплавский, «„Жизнь пятится неосторожно в смерть“. История Бориса Поплавского — проклятого поэта, боксера и мистика» https://knife.media/poplavsky/ Луис Уэйн, «Как британский художник Луис Уэйн предпочел людскому миру волшебный мир кошек» https://lumos.art/cinema/the-electrical-life-of-louis-wain/ Франц Кафка, «Гений, уверенный в собственном крахе» https://www.pravilamag.ru/hero/725233-franc-kafka-genii-uverennyi-v-sobstvennom-krahe/ Франц Кафка, «Как Франц Кафка повлиял на кино: от Дэвида Линча до братьев Коэн» https://www.kinopoisk.ru/media/article/4007049/ Эдгар По, «„Убийство на улице Морг“ и Огюст Дюпен» https://www.pravilamag.ru/letters/674417-ubiystvo-na-ulice-morg-i-ogyust-dyupen-kak-edgar-allan-po-izobrel-detektivnyy-zhanr/ Александр Зиновьев, «„Ты явился в мир незваным и уйдешь неоплаканным“: как жил философ Александр Зиновьев» https://www.pravilamag.ru/hero/712965-ty-yavilsya-v-mir-nezvanym-i-uidesh-neoplakannym-kak-jil-filosof-aleksandrzinovev/ Георгий Иванов, «Поселившийся в аду Орфей. Как Георгий Иванов из любимца муз и бонвивана стал самым глубоким и печальным поэтом русской эмиграции» https://www.pravilamag.ru/letters/298453-poselivshiysya-v-adu-orfey-kak-georgiy-ivanov-iz-lyubimca-muz-i-bonvivana-stal-samym-glubokim-i-pechalnym-poetom-russkoy-emigracii/ В.Г. Зебальд, «Одинокий ходок» https://telegra.ph/Zebald-odinokij-hodok-09-30

летний сезон стримов откроется (чтобы два раза не ходить и далеко не вставать) некоторой недоговоренной частью из «лекции» про Газданова, которую имел удовольствие развернуть на минувшей неделе в пространстве Цитадель; а также будет дан, как говорят деятели информационного бизнеса, «апдейт» по ряду иных вопросов разной степени бессмысленности. сегодня в 20-00 и надо подписываться на канал: https://youtube.com/live/QHxrKcqqe6A?feature=share

Вынужден констатировать, что уже не первую неделю хожу в качалку. В так называемый зал фитнеса. Вот это настоящее вместилище скорби. Более мучительного места я себе не представлял. Наверное, по невыносимости градуса подавленной тоски, царящей в сердцах их посетителей, фитнес-клубы сравнимы разве что с музыкальными мероприятиями «рейвами». Да и сопроводительная музыка та же, идеально бессмысленная, уничтожающе бесконечная ритмическая доля, рождающая в воображении только безграничность мусорного полигона, заполненного обломками манекенов. В самой идее фитнеса есть что-то противоестественное. Фигуры с опустошенным взором совершают методичные движения, никакой иной цели не преследующие, кроме увеличения в размерах самих себя. Сегодня в зале я приметил полного двойника писателя Елизарова, мужчина в черном трико, с длинными, будто пропитанными обувной тушью волосами. Он утрамбовал себя в похожий на детскую коляску тренажер и пыхтя принялся сокращаться. Есть еще более грустный человеческий тип, gym bros, то есть качки, они так глубоко загнали себя в эту суррогатную деятельность, что теперь полностью с нею слиты. Сам стараюсь ни на кого не смотреть, упираю глаза в пол, спешу побыстрее сделать свои дела и свалить. Посещение таких мест заставляет поставить под сомнение господствующий культ физического здоровья. Он и так был мне отвратителен, ибо я принадлежу к типу глубоко и непоправимо болезненному. Правильно говорил Эмиль Чоран про тип здоровяка: «не будучи заряжен негативным опытом, нейтральный до самоотречения, он барахтается в здоровье, в состоянии безличного совершенства, в нечувствительности к смерти и ко всему прочему, в невнимании к себе и миру. Пока он пребывает в этом состоянии, он подобен предметам; как только он из него выпадает, он становится для всего открытым и сразу познает всеведение страха».