Подосокорский

За мультфильм «Белоснежка и семь гномов» (1937 г.) Уолт Дисней получил почетный «Оскар»: статуэтку нормального размера и семь мини-статуэток.

Могила писателя, переводчика, литературного критика Георгия Ивановича Чулкова (1879-1939), автора ряда исследований жизни и творчества Достоевского.

Режиссеру, поэту Жене Беркович и драматургу Светлане Петрийчук продлили арест до 22 октября, решение вынес Второй западный окружной военный суд. Беркович и Петрийчук находятся под стражей с 5 мая 2023 года по делу об оправдании терроризма (205.2 УК РФ). Поводом для их преследования стал спектакль «Финист Ясный Сокол», в котором следствие, по результатам «деструктологической экспертизы», выявило героизацию ИГ («Исламское государство»; запрещенная в РФ террористическая организация). Вину они не признают. Спектакль «Финист Ясный Сокол» построен на повествовании женщин, которых завербовали радикальные исламисты для поездки в Сирию. В 2022 году спектакль победил в двух номинациях крупнейшей в России театральной премии «Золотая маска» за лучшую работу драматурга и лучшую работу художника по костюмам. В защиту Беркович и Петрийчук выступали многие известные общественные и культурные деятели: Олег Меньшиков, Вениамин Смехов, Генриета Яновская, Нюта Федермессер, Константин Райкин, Александр Розенбаум и др.

Илья Кутик: "Вместе с "Поруганием Лукреции" вышел ещё один том моих переводов. Я хотел дождаться, когда он появится на "Озоне". Теперь он там есть. Это "Трагедии" выдающегося драматурга 17 века Томаса Отуэя. Он написал их всего шесть (все они вошли в книгу), четыре из них пользовались невероятным успехом. Многие современники считали Отуэя выше Шекспира. Умер он трагически в 33 с небольшим года от голода, подавившись куском хлеба, который он пытался жадно проглотить. Все пьесы, кроме одной, переведённой еще в 18 веке, но до сцены не дошедшей, появляются на русском впервые".

Татьяна Касаткина. «Станьте солнцем!» — «Преступление и наказание» // Академия журнала «Фома». Таймкоды: 00:10 | «Человек — это дверь» 2:50 | Взгляд Отца 5:06 | Раздать наследство 10:20 | Жертвовать другими или собой? 15:15 | «Станьте солнцем!» 17:54 | Нехватка воздуха 20:51 | Глубина / плоскость 23:55 | Отдать все? 25:33 | Страдать за всех 28:08 | Разбить скорлупу 31:40 | Что такое грех? 34:43 | «Это уже совсем другая история» Смотреть: https://www.youtube.com/watch?v=HgjyNaYFoSs

Еще немного про цензуру: у Янь Лянькэ на английском вышел сборник эссе Sound and Silence: My Experience with China and Literature（《沉默與喘息：我所經歷的中國文學》）, и вот здесь выложили отдельное эссе про цензурные запреты как ключик, открывающий двери к западным издателям (один китайский автор потратил сотни тысяч юаней на взятки, чтобы его книгу запретили). Там лучше целиком читать, но вот для затравки начало:

In China we have a saying that reading a banned book on a snowy night is one of the true joys of life. From this, one can well imagine the kind of satisfaction that reading a banned book may bring—like candy locked up in a cabinet, it releases a sweet fragrance into solitary spaces. Whenever I travel abroad, I am invariably introduced as China’s most controversial and most censored author. I neither agree nor disagree with this characterization—I’m not bothered by it, but neither do I feel particularly honored by it. Authors should be very clear that being banned is not synonymous with artistic success. Sometimes, being banned is equated with courageousness, and we can certainly understand Goethe’s observation that without courage, there would be no art. If we were to extend this logic, we could even say that without courage, there would be no artistic creation. However, many readers view censorship and controversy only at the level of courage—particularly in relation to authors from China, the former Soviet Union, and other so-called third-world countries.

❗️Третья по силе магнитная буря 2024 года происходит в атмосфере Земли, возможны полярные сияния на широтах Москвы и Петербурга — ученые

Путешествия европейских правителей в XVI-XVII веках / Под ред. В. В. Шишкина. - Москва: Издательство "Наука", 2024.

Экс-глава "Роснано" Анатолий Чубайс стал "организатором группы спонсоров" открывшегося в Тель-Авиве "Центра российских исследований" (ЦРС), сообщила пресс-служба Тель-Авивского университета, в котором разместился ЦРС. Согласно сообщению вуза, центр займется изучением новейшей истории России после 1991 года - экономической, политической, социальной и культурной.

Девять лет назад умерла Майя Михайловна Плисецкая (1925-2015), советская и российская балерина, балетмейстер, хореограф, прима-балерина Большого театра СССР в 1948-1990 годах, народная артистка СССР (1959). Из ее мемуаров "Я, Майя Плисецкая" - о репрессиях 1930-х годов. "Отец пропадал сутками на работе. Мать нянчилась с братом. Я каждый день проделывала путь на Пушечную, в школу. Гагаринский переулок как раз напротив метро «Дворец Советов». Ездить было удобно. А из замысленного большевиками Дворца с Лениным на самой макушке, как известно, тоже ничего не вышло. Одно название да почтовые марки. Только попусту взорвали старинный красавец-храм Христа Спасителя… Опять погорячились. Почва не та. Теперь на этом месте полощут свои дебелые телеса в бассейне «Москва» труженики Москвы и Московской области. Но водные испарения открытого, масштабного, подогревающегося круглый год бассейна здорово, кстати, всем Рембрандтам и Рубенсам, хранящимся как раз насупротив бассейна в уникальном Пушкинском музее (сколько же во мне яда, сама дивлюсь). В один из вечеров отец вернулся раньше обычного. И, не поужинав, лег прямо в одежде на постель. Лежал бездвижно, целую вечность, заложив за голову свои длинные руки, уставившись в потолок. Стылая, гнетущая тишина. Я подошла, села на край постели. — Тебе нездоровится, папа? — Меня выгнали из партии, дочка… Кто выгнал? За что? Почему? Что за партия такая? Отчего отца мучают? Он же хороший человек. Ночью отец с матерью глухо шептались. Вслух ничего не скажешь — кругом уши. Тут подоспело светопреставление с великой сталинской конституцией, которую, люди знают, сочинял убиенный Бухарин. Мы слушали речь вождя из Большого театра всем семейством плюс братья-соседи (никуда от Большого театра не уйдешь). Это был уже декабрь 1936 года. Сталин говорил неторопливо, цедил — ему-то спешить вовсе было некуда, — с криминальным грузинским акцентом, почти по слогам. Зал, ликуя, подолгу аплодировал. Рукоплескания наша черная картонная радиотарелка воспринимала с трудом. Что-то безбожно трещало, трыкало, искрило. Никто не проронил ни слова. Ни соседи, ни мы. Машина с чистеньким шофером перестала приезжать за отцом по утрам. Отец отсиживался дома. Стал бриться от случая к случаю. Часами пролеживал на кровати. Не отвечал на вопросы. Ничего не ел. Весь осунулся, почернел. С работы его уволили. Телефон, ранее трезвонивший без умолку, особенно в ночи, замолк. Никто к нам больше не приходил. Отец стал зачумленным. Его боялись. За несколько дней до Первомая отца куда-то вызвали. Он пришел воспрявший, помолодевший: — Мне дали гостевые билеты на кремлевскую трибуну. Мы идем с тобой, Майечка, 1 мая на Красную площадь, на демонстрацию. Я затрубила в трубу, превратив в таковую свои ладони. Ура!! Какое платье надо надеть? Мать принялась мастерить что-то эклектичное, но торжественное… Это было 30 апреля 1937 года. На рассвете, за несколько часов до Первомая, под самое утро, часов в пять, лестница заскрипела под чугунной тяжестью внезапных шагов. Отца пришли арестовывать. Эти аресты на рассвете теперь уж многократно описаны в литературе, сыграны в кино, на театральной сцене. Но прожить это самой, поверьте, очень страшно. Незнакомые люди. Грубость. Обыск. Весь дом вверх дном. Ревущая, цепляющаяся, беременная — с пузом, растрепанная мать. Надрывно кричащий, разбуженный, спросонья, маленький братец. Одевающийся дрожащими руками, белый как снег отец. Ему неловко. Отрешенные лица соседей. Разухабистая понятая с зажженной папиросой в зубах дворничиха Варвара, не упускающая случая подольстить властям («скорее бы вас всех перестреляли, сволочи проклятые, враги народа!»). И я, одиннадцатилетняя, худосочная, напуганная, плохо понимающая, что, собственно, происходит, с арабесками и аттитюдами в детской башке. С десяток раз примерившая перед зеркалом свой новый первомайский наряд на Красную площадь, который предстояло надеть на себя через каких-то три-четыре часа. Надеющаяся, что это ненадолго, каких-то несколько дней, и жизнь вернется в привычное русло. И отец, старающийся меня утешить — все образуется…