Портал "Литературный Город"

Тихая моя родина! Ивы, река, соловьи… Мать моя здесь похоронена В детские годы мои. — Где тут погост? Вы не видели? Сам я найти не могу.- Тихо ответили жители: — Это на том берегу. Тихо ответили жители, Тихо проехал обоз. Купол церковной обители Яркой травою зарос. Там, где я плавал за рыбами, Сено гребут в сеновал: Между речными изгибами Вырыли люди канал. Тина теперь и болотина Там, где купаться любил… Тихая моя родина, Я ничего не забыл. Новый забор перед школою, Тот же зеленый простор. Словно ворона веселая, Сяду опять на забор! Школа моя деревянная!.. Время придет уезжать — Речка за мною туманная Будет бежать и бежать. С каждой избою и тучею, С громом, готовым упасть, Чувствую самую жгучую, Самую смертную связь. Николай Рубцов 1964 г.

Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Михаил Лермонтов «Герой нашего времени»

Юрий Кнорозов, гениальный лингвист, который перевел множество текстов Майя и вывел специальную методику расшифровки, очень любил свою кошку Асю. И везде указывал ее соавтором своей работы. Юрий бесился когда редакторы кошку не указывали, и в итоге даже фото для обложки сделал вместе с Асей. Кто-то ну очень уж любил свою кошку. Ее, к слову, выгравировали и на могиле ученого.

Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных? Все недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой – этим непосредственнейшим выражением красоты и добра. Лев Толстой

Почувствовав неправою себя, Она вскипела бурно и спесиво, Пошла шуметь, мне нервы теребя, И через час, все светлое губя, Мы с ней дошли едва ль не до разрыва. И было столько недостойных слов, Тяжеловесных, будто носороги, Что я воскликнул: - Это не любовь! - И зашагал сурово по дороге. Иду, решая: нужен иль не нужен? А сам в окрестной красоте тону: За рощей вечер, отходя ко сну, Готовит свой неторопливый ужин. Как одинокий, старый холостяк, Быть может зло познавший от подруги, Присев на холм, небрежно, кое-как Он расставляет блюда по округе: Река в кустах сверкнула, как селедка, В бокал пруда налит вишневый сок, И, как "глазунья", солнечный желток Пылает на небесной сковородке. И я спросил у вечера: - Скажи, Как поступить мне с милою моею? - А ты ее изменой накажи! - Ответил вечер, хмуро багровея. И вот, когда любимая заплачет, Обидных слез не в силах удержать, Увидишь сам тогда, что это значит,- Изменой злою женщину терзать! Иду вперед, не успокоив душу, А мимо мчится, развивая прыть, Гуляка ветер. Я кричу: - Послушай! Скажи мне, друг, как с милой поступить? Ты всюду был, ты знаешь все на свете, Не то что я - скромняга-человек! - А ты ее надуй! - ответил ветер.- Да похитрей, чтоб помнила весь век! И вот, когда любимая заплачет, Тоскливых слез не в силах удержать, Тогда увидишь сам, что это значит,- Обманным словом женщину терзать! Вдали, серьгами царственно качая, Как в пламени, рябина у реки. - Красавица! - сказал я.- Помоги! Как поступить мне с милою, не знаю! В ответ рябина словно просияла: - А ты ее возьми и обними! И зла не поминай! - она сказала.- Ведь женщина есть женщина. Пойми! Не спорь, не говори, что обижаешься, А руки ей на плечи положи И поцелуй... И ласково скажи... А что сказать - и сам ты догадаешься! И вот, когда любимая заплачет, Счастливых слез не в силах удержать, Тогда узнаешь сам, что это значит,- С любовью слово женщине сказать! Э.Асадов

Хороших, добрых, чаще предают. Они, порой, наивны, словно дети. С проблемами своими к ним идут, Чем смогут, Вам помогут люди эти. Для них, добро творить - порыв души И жить они иначе не умеют. Хоть их поступки очень хороши, Но иногда о них они жалеют. И часто за добро им платят злом, Тем самым очень сильно обижают. Но эти люди всё - равно потом Теплом души делиться продолжают. "Добра не делай, не получишь зла" Мне доводилось слушать не однажды. Пословица, отнюдь, не весела И добрый далеко у нас не каждый. Они любого могут оправдать, Простить его и подарить надежду, И добротой уроки преподать Завистникам, нахалам и невеждам. Их кто - то дураками назовёт, А кто - то будет ими восхищаться. Но знайте, что Вам очень повезёт, Если с людьми такими повстречаться... Автор неизвестен

Как стыдно одному ходить в кинотеатры без друга, без подруги, без жены, где так сеансы все коротковаты и так их ожидания длинны! Как стыдно - в нервной замкнутой войне с насмешливостью парочек в фойе жевать, краснея, в уголке пирожное, как будто что-то в этом есть порочное... Мы, одиночества стесняясь, от тоски бросаемся в какие-то компании, и дружб никчемных обязательства кабальные преследуют до гробовой доски. Компании нелепо образуются - в одних все пьют да пьют, не образумятся. В других все заняты лишь тряпками и девками, а в третьих - вроде спорами идейными, но приглядишься - те же в них черты... Разнообразные формы суеты! То та, то эта шумная компания... Из скольких я успел удрать - не счесть! Уже как будто в новом был капкане я, но вырвался, на нем оставив шерсть. Я вырвался! Ты спереди, пустынная свобода... А на черта ты нужна! Ты милая, но ты же и постылая, как нелюбимая и верная жена. А ты, любимая? Как поживаешь ты? Избавилась ли ты от суеты; И чьи сейчас глаза твои раскосые и плечи твои белые роскошные? Ты думаешь, что я, наверно, мщу, что я сейчас в такси куда-то мчу, но если я и мчу, то где мне высадиться? Ведь все равно мне от тебя не высвободиться! Со мною женщины в себя уходят, чувствуя, что мне они сейчас такие чуждые. На их коленях головой лежу, но я не им - тебе принадлежу... А вот недавно был я у одной в невзрачном домике на улице Сенной. Пальто повесил я на жалкие рога. Под однобокой елкой с лампочками тускленькими, посвечивая беленькими туфельками, сидела женщина, как девочка, строга. Мне было так легко разрешено приехать, что я был самоуверен и слишком упоенно современен - я не цветы привез ей, а вино. Но оказалось все - куда сложней... Она молчала, и совсем сиротски две капельки прозрачных - две сережки мерцали в мочках розовых у ней. И, как больная, глядя так невнятно И, поднявши тело детское свое, сказала глухо: "Уходи... Не надо... Я вижу - ты не мой, а ты - ее..." Меня любила девочка одна с повадками мальчишескими дикими, с летящей челкой и глазами-льдинками, от страха и от нежности бледна. В Крыму мы были. Ночью шла гроза, и девочка под молниею магнийной шептала мне: "Мой маленький! Мой маленький!" - ладонью закрывая мне глаза. Вокруг все было жутко и торжественно, и гром, и моря стон глухонемой, и вдруг она, полна прозренья женского, мне закричала: "Ты не мой! Не мой!" Прощай, любимая! Я твой угрюмо, верно, и одиночество - всех верностей верней. Пусть на губах моих не тает вечно прощальный снег от варежки твоей. Спасибо женщинам, прекрасным и неверным, за то, что это было все мгновенным, за то, что их "прощай!" - не "до свиданья!", за то, что, в лживости так царственно горды, даруют нам блаженные страданья и одиночества прекрасные плоды. Е. Евтушенко, 1959

— Тебя когда-нибудь бросал человек, которого ты любила? — Да. — Она взглянула на него. — Один из двух всегда бросает другого. Весь вопрос в том, кто кого опередит. — И что же ты делала? — Все! — Она взяла у него рюмку и допила остаток. — Все! Но ничто не помогало. Я была невероятно несчастна. — И долго? — С неделю. — Не так уж долго. — Это целая вечность, если ты по-настоящему несчастен. Я была настолько несчастна — вся, полностью, что через неделю мое горе иссякло. Несчастны были мои волосы, мое тело, моя кровать, даже мои платья. Я была до того полна горя, что весь мир перестал для меня существовать. А когда ничего больше не существует, несчастье перестает быть несчастьем. Ведь нет ничего, с чем можно его сравнить. И остается одна опустошенность. А потом все проходит и постепенно оживаешь. Эрих Мария Ремарк "Триумфальная арка"