На открытии этой 60-й венецианской Биеннале мне удалось побить рекорд по минимуму профессиональных, социальных и светских пересечений с .ру, несмотря на то, что город ими кишит. Да и лента фб мелькала десятками хорошо знакомых лиц, многие из них в довоенной жизни не раз бывали у меня, приходили на вернисажи, даже жили дома…
Сегодня в Венеции они смотрятся хроническими анахрониками, и даже отчасти анекдотически —так и не понявшими , насколько изменился мир: впрочем, и это их роднит с путинским анахронизмом : попыткa жить прошлым .
Божья роса, тусовки, открытия, междусобойчики.
Все очень против войны или совсем не против— в гибридном мире всё смешано и всё неоднозначно, на этой хорошо унавоженной в том числе модным современным искусством культурной почве и расцветал и произрастал фашизм, а теперь и война.
К счастью, ходила другими путями, была на других открытиях — в том числе и нашей собственной новой галереи Vert de Venise , где мы говорим с совсем другими людьми и на других языках, но при этом говорим на одном языке.
Потому что наш город—это город красоты и свободы, потому что искусство неотделимо от правды, несмотря на свою кажущуюся вымышленность. И недаром главный золотой Лев Венецианской биеннале достался австралийскому проекту и аборигенскому художнику за проект о коренных народах, точнее о своей собственной генеалогии (метафорической прежде всего—65.000 лет):которую он два месяца писал мелом на стене павильона— учитесь, дети. Учите прошлое и историю. А весь пол павильона — озеро с черной водой, в нем стоит огромный стол, покрытый горами- стопками архивных документов о смерти о смертях аборигенов , задержанных британской полицией , в заключении. Я знаю эту историю и этот страшный мартиролог. Когда-то ещё будучи лингвистом и учась в аспирантуре в университете Мельбурна, я занималась именно изучением систем терминов родства в аборигенских языках.
Польский павильон выставил украинский проект с «караоке «— страшными свидетельствами украинских беженцев («повтори за мной», переживи , попробуй представить). Сам Украинский павильон о плетении сетей— защитных сеток для ЗСУ, но, конечно, метафора эта намного более мощная и глубокая. На улицах Венеции в рамках того же проекта появились объявления о том, где находится ближайшее бомбоубежище в случае тревоги…
И да, это и есть искусство. Искусство, неотделимое от жизни, боли, правды, судьбы, то, которое здесь и сейчас и одновременно всегда нездешнее и несиюминутное, каким бы актуальным оно ни было.
«Всюду иностранцы/ Foreigners everywhere” —в двойной игре названия этой Биеннале —скрыт и этот смысл. Все мы сами туи странники и одновременно всюду рядом с нами Другой.
Россияне в Венеции на открытии Биеннале с таким названием —сами по себе уже перформанс. Перформанс о невнимании к другому. Об апофеозе и эгоцентризме, нахрапе и комплексах имперской провинциальности.
Недаром на улицах русский язык звучит очень громко, почти перекрикивая общий разноязыкий фон. И слыша развязную русскую речь на венецианских улицах, и глядя на веселые лица моих бывших соплеменников , на попытки быть самыми продвинутыми со своими в десятый раз повторенными шуточками, над навязшим в зубах стебом над артефактами советского прошлого (вместо их переосмысления и понимания, что серп и молот или красный флаг это не смешно, а преступно), я удивляюсь прежде всего на себя: как можно было не видеть этого раньше.
Впрочем, не правда. Видела и ощущала, не могла сформулировать.
О неотрефлексированном советском языке и постмодерднистких играх от соцарта до игр с советскими артефактами и их сознательной коммерциализации: о моде на пионерские галстуки, грамоты, вымпелы, подстаканники со сталинской символикой и многое другое, что наводнило прилавки толкучек и интерьеры модных московских заведений или даже дорогих западных домов после перестройки. (В тех же домах я ни разу не встречала вымпелов гитлерюгенд или фарфора со свастикой. Думаю, причины очевидны.)
Про отраву лагерно-советским языком. Комсомолка— вместо газеты, Вышка вместо учебного заведения.