Чей Рим
В моей Новгородской лекции был момент, вызвавший удивление и в зале, и среди онлайн-комментаторов. Это когда я сказал, что вопрос между нами и ними не в том, «чей Крым», а в том, «чей Рим», и речь тут вовсе не о нынешней столице Итальянской Республики.
У Гиббона в первых главах его «Истории упадка Римской империи» есть такой пассаж — Рим был ценен не только своими размерами, ведь русский царь сейчас владеет даже бОльшими пространствами, чем когда-то римские цезари, но это не делает его равным им ни в каком смысле. Кроме понятной-привычной британской русофобии, в этой формуле содержится важный доктринальный принцип. Гиббон далее разворачивает идею: Рим — это ещё и дороги, водопроводы, но главное — правовая система, дающая гражданам и их собственности невероятный уровень защищённости и тем самым свободы. Потому что свобода — это поняли ещё греческие законодатели в своих полисах — не есть отсутствие государственной тирании: тирания рока и беззащитности вне охраняемого «периметра» куда страшнее. Свобода — это одно из наиболее сложных, дорогих и труднодостижимых завоеваний и установлений цивилизации, а слово «Рим» для всякого человека европейской культуры носит ещё и буквально тот смысл, который мы сейчас вкладываем в слово «цивилизация».
Мне неинтересны идущие сейчас с новой силой в нашей «тусовочке» споры условных «красных» с «белыми», «советских» с «царскими». На известном уровне абстракции и то, и другое — разные версии одного и того же «романовского» проекта, и чуткий М.Волошин не зря ещё в начале 20-х отчеканил — «великий Пётр был первый большевик». И Романовы до Петра, и Романовы после Петра, и большевики после Романовых, и даже правящая ныне (пока в составе всего лишь двух с половиной монархов) династия Ельцинидов после большевиков, при всём различии их стратегий, имели одну общую «большую стратегию» — я бы её назвал по-умному стратегией «инкрементальной вестернизации». А если более человеческим языком — взять с Запада всё то, что нам нужно и чего у нас нет, и при этом умудриться остаться собой, не превратившись в их колонию.
При Михаиле, Алексее, Фёдоре и Софье это был преимущественно польско-украинский вектор заимствований, начиная с Петра и далее — англо-голландский, начиная с Александра I — французский, с Ленина — немецко-австрийский, а после 1945 и до наших дней — американский. «Остаться собой» тоже понималось по-разному — в XVII веке это определялось через роль центра мирового православия, в XVIII — через военно-административную самостоятельность и имперскую мощь, в XIX сюда добавился «культурный суверенитет» и роль центра «мировой контрреволюции», начиная с 1917-го — наоборот, роль «пьемонта» мировой революции, а после Ялты-Потсдама-Нюрнберга роль «страны-миродержца», ядерно-сырьевого «полюса силы», пусть и на паях с заклятыми друзьями-«атлантистами». Но всё это детали, в главном ничего не изменилось аж с 1613-го: мы берём частями у них разные их практики и даже теории, инсталлируем у себя в причудливых сочетаниях, но всякий раз пытаемся отделить нужные нам зёрна от губительных для нас плевел; хотя что именно считать зёрнами, а что плевелами — тут подходы время от времени, да, меняются.
Новость нынешнего момента, пожалуй, в том, что пропорция зёрен и плевел сейчас такова, что некоторые горячие головы доходят до ревизии всей «романовской» парадигмы как таковой. Но если двигаться в эту сторону, разворот будет превосходить по масштабу и глубине даже 1917-й. И да, первое, что мы выясним на этом пути — придётся «импортозамещать» ни много ни мало весь цивилизационный фундамент, плиты для которого мы оптом завозили оттуда последние несколько веков.
Show more ...